Одинокие в раю
Шрифт:
– Мама принарядила, – пробормотал Николай, правильно оценив смятение Тамары. – Сказала, надо соответствовать моменту.
– Кто сказала? – засмеялась Надя.
– Мама, – с удовольствием повторил Николай, – моя мама, Вера Ильинична Волгина.
– А кто ваша мама? – Тамара с начала знакомства своим «вы» пыталась удерживать Николая на расстоянии. И уже привыкла.
– Наша мама… – медлил Николай.
– Его мама, – перебила Надя, – юрист его мама. Работала в прокуратуре большим начальником. Теперь на пенсии… И вообще, Коля из интеллигентной семьи… оказывается.
– А не козел какой-нибудь, – ввернул Николай.
– Вот именно! – закончила Надя.
Николай шагнул
Сижу как дура, подумала Тамара, что они, на самом деле, меня за шкаф принимают? Она шумно подтянула ноги и встала.
Николай лукаво взглянул на квартирантку.
– Пойдешь свидетелем, Томка? На той неделе. Как в ЗАГСе договорюсь.
– Только не на понедельник, – проговорила Надя. – У меня три сложных пациента. И вторник занят. Лучше на четверг. В четверг сможешь, Томка?
– Наверное. – Тамара ушла в свою комнату.
Все, что произошло в гостиной, озадачило Тамару. Не столько неожиданностью, сколько вопросом: как ей дальше жить в этой квартире, да и вообще… Пожалуй, надо возвращаться домой, в Вологду, к маме. К ма-а-ме… Тамара представила прокуроршу-маму, нацепившую дирижерскую кису своему дылде Коленьке. Небось такая же, как сыночек, – крупная, рукастая, с командным голосом и усатая… Тамара прислушалась, не ушел ли еще жених? Стены комнаты старого дома источали липкую тишину. Кажется, жених ушел. Тамара раскрыла шкаф, достала распялку от костюмчика. И вдруг почувствовала, как ею овладевает обида, не объяснимая словами, сбивающая дыхание обида за свою неуклюжую судьбу. Зачем она здесь, в этом доме, в этом городе, в котором нет ни одной родной души? Ей тридцать два года, и что?! Даже этот парень, кто, таясь, старавшийся подловить ее в коридоре, вильнул в сторону. Он был ей противен, всегда противен… однако в эту минуту, какой-то малой толикой, он еще больше сгустил обиду. Так же, как и Надя с ее обручальным кольцом, с ее сумочкой, уплывшей к Балтийскому морю…
В комнату вошла Надя.
– Случилась беда, – сказала Тамара, дерзко повысив голос. – Сумочку твою я, Надя, проворонила. В Неву сумочка упала.
– Как в Неву? – опешила Надя.
– А так. Локтем спихнула. – Тамара поведала о том, что случилось на Дворцовой набережной, и, не переводя дыхания, с размаху предложила компенсировать потерю деньгами.
– Откуда у тебя деньги-то? – Надю покоробил тон квартирантки, необычный и в чем-то насмешливый.
– Или вот что… Возьми костюм мой. Этот. Он тебе нравится. – Тамара бросила на кушетку снятый жакет, развалила змейку на юбке. – Не сердись. Я от души, честно.
– Ну ты даешь, Томка… Плевать на сумку. Я бы сама ее спустила хоть в мусоропровод. – Надя усмехнулась, перехватив удивленный взгляд своей квартирантки. – Сядь, сядь рядышком, расскажу. Легче на душе станет…
Надя крепкими пальцами хирурга прихватила руку Тамары и, притянув, усадила подле себя, на кушетку.
– Сегодня главврачиха собирала врачебную комиссию… это когда обсуждают лечебный конфликт. Очень неприятная штука, я тебе скажу. Так вот, меня вызвали на ковер. По требованию того сукиного сына, моего пациента…
– Кто тебе сумочку подарил? Ну, ну…
– Слушай, слушай. – Серые глаза Нади наполовину прикрыли ресницы, словно от яркого света. – Я поставила тому паразиту два имплантата. Предупредила, как надо себя вести месяца два. Он же с первых дней пошел в загул. Ну и началось отторжение, развился остеомиелит. Начались боли. И он вместо того, чтобы обратиться ко мне, помчался к главврачу,
– Ну… если у него болело, – неуверенно вставила Тамара.
– Я тут при чем?! Если он, зараза, жрал жесткую пищу… Так ты ко мне приди, расскажи. Нет, побежал к главной, потребовал комиссию. А сам не пришел!
– Почему?
– Хрен его знает… Вот я и вернулась домой пораньше. А тут и Колька явился. Думала его погнать, а у него кольцо в руках и киса на шее. Я и решила: чем он хуже того гада?!
– Ну даешь, – с обескураженным восхищением обронила Тамара.
– Жизнь, Томка, проста, а мы ее усложняем. – На шее Нади, ритмично пульсировала жилка, словно пыталась прорвать смуглую кожу…
И у меня такая же, подумала Тамара и тронула то же место на себе. Палец принял мягкий и спокойный сигнал: беги отсюда, солнышко, беги, зачем тебе чужие крыши и ради чего… У тебя есть свой дом, близкие и родные люди…
– А хлеб и батон? Купила? – спросила Надя.
– Деньги-то в сумочке остались, – вздохнула Тамара.
Надя поднялась с кушетки, пригладила ладонями бока и бедра узкой фигуры…
– Тогда спать, спать…
– Надь, – проговорила Тамара, глядя снизу на хозяйку. – А как же теперь я? Почти месяц крышуюсь. Съезжать бы надо.
– Живи пока. – Надя остановилась на пороге. – Может, я еще передумаю с Колькой, до четверга.
Глава третья
В большинстве случаев удачи падали на четверг, неудачи – на понедельник и пятницу. Вторник и среда – так себе, суббота и воскресенье не в счет… Грин Тимофеевич годами подмечал влияние дней недели на успешность своих деловых забот – одобрение или неодобрение пьесы худсоветом театра, удачу или провал премьеры, те или иные рецензии в газетах. Но в основном дни недели влияли на ситуации, связанные с личной жизнью. С женой своей Ларисой он познакомился в пятницу, в январе 1959 года, на встрече Старого Нового года в Доме актера. Ну и, понятное дело, ничего хорошего. Зато они расстались в благосклонный четверг марта 1983-го через двадцать четыре года довольно пестрой жизни. Непростые отношения с сыном предопределила злосчастная пятница: Мотька родился 2 февраля 1968 года. А вот с Зоей он познакомился весной 1981 года в круизной поездке вокруг Европы, правда, в какой именно день, Грин Тимофеевич не помнил: поездка длилась две недели. Зоя занимала одноместную каюту, а он с Ларисой – двуместный люкс. И Зоя, по простоте душевной, напросилась поглядеть на их роскошь… Перебирая листочки записных книжек, он не раз убеждался в точности предвидения исхода. К этому его подвигнул старый приятель, режиссер Торчинский, который поставил «Одиноких в раю». Торчинский вообще был чокнутый на астрологии. Фанатично верный эфемеридам, он ни одного важного дела не начинал без согласования со звездами и планетами. Однако предвидения ему не очень помогли: Торчинский получил срок за какие-то махинации. Грин Тимофеевич о нем больше ничего не знал: жив он, нет? А режиссер был хороший.
Увлечение всяческой метафизикой со временем принимает особую притягательность. С годами больше полагаешься на благосклонность звезд, чем на собственное умение. Конечно, Грин Тимофеевич не был таким уж слепым фанатиком, но иногда доверялся знакам судьбы. И ждал от четверга некоторой благосклонности к своей одинокой жизни. Поэтому когда днем раздался телефонный звонок, он был уверен, что это добрая весть.
Правда, пока он шел из кабинета в гостиную, в голову проникла змеиная мыслишка: не звонят ли из Следственного управления?!