Шрифт:
Альфред Бестер
Одинокий Адам
Крейн знал, что берег моря совсем близко. Это подсказывал ему инстинкт; об этом говорили уцелевшие обрывки воспоминаний: звезды, проглянувшие сквозь разрывы туч, подрагивающая стрелка компаса, по-прежнему смотревшая на север… Каким образом в царящем хаосе полюса остались на месте?
Но не было ни берега, ни моря. Лишь расплывчатые очертания гряды некогда неприступных скал тянулись за горизонт, на юг и на север — опаленных скал, покрытых серым пеплом, тем самым серым пеплом, который простирался позади
Высоко в черном небе летели черные облака. Иногда их пробивали стрелы солнечных лучей, и тогда висящий в Воздухе серый пепел превращался в сверкающие пляшущие искры. А если свет пронизывал завесу дальнего дождя, в небе выгибались многоцветные арки радуг.
Водопады ливней, черные ураганы, потоки света неистовствовали то вместе, то порознь, но непрерывно и с неослабевающей силой. Как будто черно-белые зубья гигантской неумолимо вращающейся пилы. И так бесконечные месяцы, и так над каждым клочком планеты.
Крейн перевалил через гребень сглаженных пламенем скал и стал сползать по ровному склону, который был — в иной жизни — частью океанического ложа. Крейн полз давно, так давно, что перестал чувствовать боль. Он упирался в землю локтями и волок вперед тело. Потом подтягивал под себя правое колено и снова выбрасывал вперед локти. Локти — колено, локти — колено. Он уже не помнил, что это такое — ходить.
Поразительная штука жизнь, подумал он. Приспосабливаешься к чему угодно. Надо ползти — ползешь. Локти и колени покрываются мозолями. Наливаются силой плечи и шея. Ноздри перед вдохом привыкают сдувать пепел. Разбитая нога распухает, потом загнаивается, потом немеет и перестает болеть. А потом — отгниет и отвалится.
— Простите, — сказал Крейн, — я, кажется, не совсем понял, что…
Крейн вглядывался в стоящего перед ним высокого человека, пытаясь понять, о чем же тот говорит. Холлмайер. Как всегда, в покрытом пятнами лабораторном халате, седые волосы сбились на сторону. Ноги Холлмайера почти не касались пепла; Крейн недоумевал, каким образом умудряется видеть сквозь тело Холлмайера стремительно несущиеся облака.
— Как тебе нравится твой мир, Стивен? — спросил Холлмайер.
Крейн жалко улыбнулся.
— Не очень уютно, а? — сказал Холлмайер. — Любуйся. Пепел, зола и пыль. Ползи, Стивен, ползи. Но ничего, кроме пепла, золы и пыли не найдешь.
В руке у Холлмайера возник стакан с водой — чистой, холодной. Стекло мгновенно запотело. Во рту у Крейна пересохло, на зубах заскрипел песок.
— Холлмайер! — закричал он, пытаясь привстать и дотянуться до стакана, но от резкой боли тут же припал к земле. Холлмайер отхлебнул из стакана и плюнул Крейну в лицо. Вода была теплой.
— Ползи. — В голосе Холлмайера звучала горечь. — Ползи по лику Земли. Но ничего, кроме пепла, золы и пыли не найдешь.
Он выплеснул воду перед лицом Крейна.
— Ползи. Сколько тебе еще осталось? Считай: два пи эр. Радиус около восьми тысяч…
И он исчез. С халатом и стаканом.
Когда Крейн очнулся, снова лил дождь. Крейн припал губами к влажной грязи, пытаясь утолить жажду, застонал и пополз вперед.
Его гнал инстинкт. Он обязан до чего-то доползти. Это «что-то» связано с морем, с берегом моря. Только там он сумеет понять, что произошло. Лишь бы добраться до моря. Если оно еще существует…
Струи ревущего дождя, словно плети, прошлись по спине. Крейн остановился, передернул рюкзак на бок и пошарил в нем. Там было три вещи: револьвер, плитка шоколада и банка консервированных персиков — последнее от двухмесячного запаса. Шоколад уже начинал портиться. Его надо бы съесть в первую очередь, иначе он сгниет. Но Крейн понимал, что через день-два у него не хватит сил справиться с банкой. И он взялся за консервный нож. Когда ему удалось открыть персики, ливень кончился.
Жуя мякоть и запивая ее соком, Крейн смотрел, как стена дождя уходит по склону. Потоки воды размывали грязь; они уже успели проточить узкие каналы, которые когда-нибудь станут руслами рек. Он их не видит — как не увидит ни одна живая душа. «А последняя живая душа съела свой последний обед. На Земле заканчивается финальная сцена финального действия великой драмы жизни», — подумал Крейн, отбрасывая пустую жестянку.
Он двинулся дальше, вглядываясь сквозь туман дурноты в серое пространство, которое ему предстояло преодолеть. После дождя налетает ветер. Крейн привык к этому за то бесконечное время, пока полз по выжженной земле. Ветер поднимется через несколько минут и снова будет хлестать его плетьми, на сей раз сухими.
К его плечу прикоснулась Эвелина. Крейн понял, что это она, даже не успев обернуться. Эвелина стояла рядом, в ярком платье, ее милое лицо было встревожено.
— Стивен! — воскликнула она, — тебе надо торопиться!
Он залюбовался ее волосами цвета меда, ровной волной падавшими на плечи.
— Дорогой, ты ранен!
Ловкие нежные пальцы ощупали его спину и плечи.
Крейн кивнул.
— Это когда я приземлялся. Я же раньше не прыгал с парашютом и думал, что просто мягко упаду — как плюхнусь на кровать. А земля меня ударила. Да еще Амбер вырывался из рук. Не мог же я его бросить?
— Конечно, нет, дорогой.
— Я прижал его к себе покрепче и старался, чтобы ноги при приземлении были внизу. А потом меня очень сильно ударило по ногам и по боку.
Он замолчал, соображая, знает ли Эвелина, что случилось на самом деле. Очень не хотелось ее испугать.
— Эвелина, милая, — начал он, пытаясь поднять руки.
— Нет-нет, дорогой — Она оглянулась — Ты должен спешить. Ты должен быть настороже… За тобой…
— Что там еще может быть? Пепельные бурт? — криво усмехнулся Крейн — В них я уже попадал.
— Да нет же, нет! — закричала Эвелина, — Там… Ох, Стивен…
Эвелина исчезла. Но она была права. Крейн и сам чувствовал неопределенную опасность. Это постоянное ощущение окутывало его, как могильный саван. Крейн тряхнул головой. Абсурд. Он — последнее живое существо на Земле. Что может ему угрожать?