Одинокий лыжник
Шрифт:
— Конечно, — ответил Инглез. — В Пирее.
— А я думал, что вы забыли. Да, такова жизнь. Вы служите своему правительству. Я — своему. Наши встречи должны бы быть враждебными, драматичными, с пистолетами, а мы вместе выпиваем.
— Не говорите чуши, Керамикос, — сказал Инглез. — У вас нет правительства, которому бы вы могли служить.
Керамикос вздохнул.
— Это правда. Но существует подпольная организация. Она действует. Правда, у нас не хватает средств. Но придет время — и все переменится. Пока что мы тратим все силы, чтобы раздобыть деньги. Вот почему я. здесь. Нам нужно это золото... Но мы не всегда будем бедны. Наступит день, когда ФРГ восстанет из пепла. И на этот раз — в третий раз — мы не проиграем войну. Вы, англичане, уже говорите, что ФРГ должна процветать, чтобы занять подобающее место в послевоенной Европе. Да, обе войны были оплачены разрухой поражения... Старые люди умирают. И это хорошо для нации. Она молодеет.
Наша промышленность разрушена, и это тоже хорошо. Когда мы создадим новую промышленность, она будет современной, будет отвечать последнему слову науки и техники, а не состоять из старых заводов и фабрик, нуждающихся в переоборудовании, как ваша промышленность... То же самое произойдет и с нашими вооруженными силами. Вот увидите. В последний раз на это ушло двадцать лет. Двадцать лет, два десятилетия, это очень большой срок. На свет появится новое поколение, оно не будет помнить ужасов, которые несет война...
— Вы очень откровенны, — заметил Инглез,
— Почему бы нет? Вы же полковник британской разведки...
— Был, поправил его Инглез. — Теперь я частное лицо.
Керамикос пожал плечами.
— Какая разница, как вы себя называете?! Я называю себя, пароходным агентом. Но вы продолжаете служить своей разведке и, конечно, отдаете себе отчет в том, что мы существуем. Но что вы можете поделать со мной? По паспорту я — грек. Греция— суверенная страна. Вы не можете меня арестовать. А здесь, в Италии, я не стану нарушать законы страны. Я только завладею золотом. Но я буду очень острожен. Я никого не стану убивать, если этого можно будет избежать. Мэйн и Вальдини другое дело. Они гангстеры, и опасные притом. Мэйн и вовсе дезертир, как я уже говорил Блэйру.
— Я знаю все относительно Мэйна, — сказал Инглез. — Меня интересует только, как вы пронюхали про золото? Бы не могли узнать об этом в Греции.
— Вы так считаете? — Керамикос хитро прищурился. — Представьте, что о золоте я узнал именно в Греции. Счастливая случайность... Один из солдат, сопровождавших золото из Венеции, обратился за помощью к моим людям в Салониках. Его допросили, и он раскололся. А вы знаете подробности того, как Штельбен заполучил это золото?
— В общих чертах, — ответил Инглез. — Никаких фактов. Только догадки. Штельбен держал рот на замке. И я впервые слышу об оставшемся в живых солдате. Штельбен говорил, что все они погибли. Я хотел бы знать, что рассказал этот солдат.
— Что ж, я вам дам прочесть его заявление. Но сперва давайте выпьем для бодрости...
Мэйн играл что-то. бравурное, и наш разговор никто не мог подслушать.
— Учтите, это случилось, когда уже шло к развязке. Итак, золото хранилось в Коммерческом банке в Венеции. Оно было перевезено в Венецию из Рима после того, как ваши войска высадились в Анцио. Когда мы отступили за реку По, Гейндрих Штельбен получил распоряжение доставить золото в Мюнхен. Он должен был везти его на автомашинах, так как ваша авиация бомбила железные дороги с воздуха. Его путь лежал через Кортино и Больцано на Инсбрук. Представьте себе небольшой конвой и грузовики с золотом. Золото в ящиках. Два фольксвагена. Семеро немецких солдат и Штельбен. И золото. Больше чем на восемь миллионов долларов золота…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Керамикос замолчал и быстро оглянулся. Мэйн принялся играть «Данс Макабр». Карла и Вальдини беседовали. За окном по-прежнему свирепствовала вьюга. Керамикос достал из кармана потертый кожаный бумажник, вынул из него сложенные листки бумаги и протянул Инглезу.
— Вот, читайте, — сказал он.
Документ был напечатан на машинке по-немецки и датирован 9 октября 1945 года. Я воспроизвожу его здесь не по памяти, а дословно, потому что случилось так, что, когда я пишу эти строки, заявление Хольца лежит передо мной. Хольц рассказывает все просто, с солдатской прямотой. Это была, как заметил Керамикос, некрасивая история, свидетельствующая о прошлом с удивительной яркостью и подчеркивающая эту злую силу, которую таит в себе золото...
ЗАЯВЛЕНИЕ КАПРАЛА ХОЛЬЦА X. ИЗ 9 ТАНКОВОЙ БРИГАДЫ ПО ПОВОДУ СОБЫТИЙ, ИМЕВШИХ МЕСТО В НОЧЬ С 15 НА 16 МАРТА 1945 ГОДА В РАЙОНЕ ПЕРЕВАЛА ТРЕ КРОЧИ
(перевод с немецкого оригинала, обнаруженного на теле Керамикоса грека).
«15 марта 1945 года мне было приказано явиться с командой из трех солдат в распоряжение капитана Гейндриха Штельбена. Капитан Штельбен приказал отправиться в Коммерческий банк и принять под охрану сорок ящиков с золотом. Мы погрузили ящики в крытый грузовик, который затем был опломбирован в моем присутствии капитаном Штельбеном и представителем банка, после чего капитан сообщил мне путь следования — через Местре — Конильямо — Кортино — Больцано — Инсбрук в Мюнхен. Кроме грузовика, нам были выделены два фольксвагена с водителями. Один, в котором ехал я, возглавлял колонну; второй, с капитаном, был замыкающим. Водители обоих фольксвагенов были немцами. Фамилий их я не знаю. Моих солдат звали Флик, Бреннер и Рейнбаум.
В Понта делле Альпи мы остановились, чтобы надеть на колеса цепи. Дорога была очень скользкой. Около двух часов ночи, вскоре после того, как мы проехали Кортино, капитан Штельбен приказал остановиться. Я сверился с картой. Мы находились на перевале, который назывался Тре Крочи, а большое здание, мимо которого мы незадолго до этого проехали, должно было быть отелем «Тре Крочи».
Капитан сказал, что у него имеется запечатанный пакет, который, согласно предписанию, он должен был вскрыть здесь. Он при мне вскрыл пакет и прочел находившиеся там бумаги. По его словам, там говорилось, что золото приказано оставить под охраной в машинном отделении канатной дороги неподалеку отсюда. Капитан возглавил колонну, и мы свернули с шоссе. Через несколько сот метров нас остановил часовой, который вызвал караульного начальнику. Появился капрал, и капитан Штельбен показал ему приказ. Капрал сказал, что обязан связаться со своим офицером, который находится внизу, в отеле. Капитан возразил, что подобная задержка невозможна, и снова сослался на приказ, в котором говорилось, что груз должен быть доставлен без задержки и складирован до наступления рассвета. Он заверил капрала, что как только ящики будут сложены и заперты, он лично отправится вместе с ним к его командиру.
Капрал согласился. Мы сорвали пломбы и начали перетаскивать ящики в сани канатной дороги. Капрал и его два солдата помогали нам. Во время работы капрал высказал мне недоумение по поводу того, что ему не было позволено связаться с командиром. Он был баварец и служил в зенитной батарее, которая охраняла лыжные Части, Проходившие здесь обучение.
– Сани могли вместить только половину ящиков. Загрузив их, я вместе с капралом пошел доложить капитану Штельбену. Капрал снова начал настаивать, чтобы ему было позволено связаться с командиром. Капитан очень разозлился и грозил отдать капрала под военный трибунал за неподчинение приказу гестапо. Тут я заметил, что мы управимся и без капрала. Тогда капитан Штельбен согласился пойти вместе с капралом к его командиру. Он приказал мне отправиться с санями наверх, а одного из моих людей оставить охранять остальной груз. Так я и сделал.
В конце трассы подъемной канатной дороги находилось небольшое здание, похожее на бетонированный блиндаж: это было машинное отделение подъемной дороги. Вокруг были отрыты окопы для зенитки и прислуги. Едва мы успели разгрузить сани, как в машинной раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Звонил капитан Штельбен. Он приказал прислать за ним сани, а ящики подтащить на край самого глубокого окопа. Отправив сани, я приказал своим людям перетащить ящики. От трассы канатной дороги туда была протоптана тропа, круто идущая вверх. На ней было очень скользко. Людям приходилось трудно. Они открыто выражали свое недовольство, так как до того они были уверены, что мы направляемся на родину.