Одинокий медведь желает, или партия для баса
Шрифт:
— Как завертелось, Сереж? — и не подумала отстать я, видимо, бархатный сволочизм передался мне воздушно-капельным путем.
— Я не могу уехать в леса, — улыбнулся Серый. — А отчеты управляющих мне не нравятся…
— Почему? — о да, сволочизм неплохо помогает отвлечься от желания кого-то поцеловать прямо сейчас. Или хотя бы положить ладонь на колено. Крепкое такое, горячее, чертовски привлекательное колено.
— Слишком красивые отчеты, так не бывает. На Камчатку я так и не слетал. И ты… — он перехватил мой нескромный взгляд, рвано выдохнул и с усилием
— А что я…
— Карин, я…
Мы замолчали одновременно. Серый крепче взялся за руль, чуть нахмурился — и, свернув на основную дорогу, втопил газ. Крузак полетел по серпантину, пока еще не слишком крутому.
Мне очень, просто очень хотелось… хотя бы дотронуться. Но… Ночь, серпантин. ДТП.
Черт.
— Предлагаешь?.. — Серый чуть повернул голову. И отчаянно, белозубо улыбнулся. — Заднее сидение раскладывается вполне себе.
Я зажмурилась, покачала головой. Предложение крайне завлекательное, за одним исключением: до нормальной человеческой кровати осталось всего ничего. А мне уже не восемнадцать, чтобы под сосной или на заднем сиденье крузака.
— Трусишка, — меня мимолетно погладили по щеке, но тут же отдернули руку и с тихим незлым шипением вернули на руль. Укоризненно поцокали языком и сообщили: — С тобой я как пацан, честное слово.
— У дураков и мысли сходятся, — пробормотала я.
— М?
— Как девятиклассница. Стыдитесь, уважаемый, до чего довели честную женщину!
Мне в ответ самодовольно хмыкнули, сжали обеими руками баранку (явно чтобы руки ненароком не ушли в вольное плавание по моим коленкам) и торжественно пообещали:
— Мы все сделаем правильно.
— Это как? — прыснула я. — В темноте, на кровати, в миссионерской позе?
— Ка-ри-на!
— А?
Не то чтобы я имела что-то против кровати и миссионерской позы. Любой, черт бы ее, позы. Хоть на заднем сиденье под сосной.
— Я перенесу тебя через порог на руках, — заявил Серый совершенно серьезно. — И это будет не в спешке, не на виду, не… в машине… Хотя это все потом тоже. Но… Потом. Не сегодня.
— Ты… — выдохнула я, сжимая бедра и медленно-медленно выдыхая. — Сволочь ты.
— Ага, — согласился он. — Где уже эта ваша чертова Головинка?!
Глава одиннадцатая
Мой ангел пьян, летает криво,
Орет пророчества и мат.
А я смотрю на это диво
И понимаю: счастлив, гад.
(С) Восхитительно же, только не нашла автора.
И не понятно, чей ангел: Карины или Сергея
Карина
Мы героически продержались до Головинки, и мне стоило бы дать за это медаль. Когда под тобой рычит мотор, в окна задувает пахнущий морем и соснами воздух, и совсем близко — чертовски красивый, сильный мужчина кусает губу и еле сдерживается, чтобы не наброситься… м-м-м…
Короче, мы продержались. Даже сумели не наброситься друг на друга прямо в машине перед воротами. Даже — выйти из нее, поставить на сигнализацию. Но стоило сделать шаг по ровной дороге — всего один из оставшихся до калитки десяти! — и все.
Рухнуло все.
Просто он так пахнет… и эти мощные плечи, облитые лунным светом, блестящие желанием глаза… Прикосновение его пальцев — горячее, обжигающее, электрическое…
Молния. Это была чертова молния. И мы рухнули — навстречу друг другу, в безумный, жадный и сладкий поцелуй, и…
— Твою гармонию, Кари-ина… что ты со мной делаешь? — простонали мне в губы, вдавливая, втискивая в себя, дыша рвано и загнанно.
— Сам ты… — буркнула я и поцеловала его снова. Ведь это просто поцелуй, да? Пока еще ничего непристойного?
Через пару секунд я уже не была так в этом уверена. Загребущие руки невесть как оказались у меня под блузкой, губы — на шее, а моя нога… хм… я совершенно не виновата в том, что она обвилась вокруг чьей-то еще ноги. Она сама, честное слово! И вообще, в состоянии аффекта.
В этом же состоянии аффекта меня прижали к калитке, продолжая целовать, и если бы не совершенно внезапно раздавшийся где-то сверху грохот и отчаянный мяв…
Короче, спасибо той кошке, что сверзилась с крыши или откуда там еще она валилась.
Отскочив друг от друга (и путаясь в собственных ногах), мы немножко сумасшедше рассмеялись. И совершенно синхронно выдохнули:
— Домой.
— В кровать.
Кто из нас что сказал — было совершенно неважно. Взаимопонимание, оно такое понимание.
Через порог меня таки перенесли. Отчасти потому что ноги не держали. А не держали, потому что туфли я потеряла где-то перед калиткой. Белый офисный пиджак — чуть дальше, около качели. А остальное…
Остальное нашлось в спальне. Потом. Сильно потом. После взрыва парочки сверхновых (или это был торшер?), подавшей в отставку с опасной работы кровати и умерших от зависти мартовских, апрельских, майских и все прочих кошек. И котов. И вообще. Да, именно что вообще.
И все было прекрасно, чудесно, замечательно и так как доктор прописал, кроме…
— Кажется, я пропустила ужин, — задумчиво сказала я, ленясь поднять голову с широкой, чуть влажной от пота груди.
— Я тоже, — пророкотало под моим ухом. Низко, щекотно и как-то удивительно правильно было ощущать его голос вот так. Собственной кожей — как вибрацию, как движение мышц, как урчание гигантского сытого зверя.
То есть голодного. В каком-то смысле. Не в том, котором вы подумали! В этом я была совершенно, абсолютно сыта и довольна. И он тоже, на морде это было написано во-от такими буквами. Но вот в другом, обычном и банальном, мне страшно хотелось чего-то… чего-то такого… солененького, поджаристого снаружи и нежно-рассыпчатого внутри, с чесночком и легкой перчинкой, с хрустящими шкварками… желтенького такого, горяченького… и чтобы пахло на всю Головинку!