Одиссей, сын Лаэрта. Человек Космоса
Шрифт:
— Ну-ну, дело хорошее. И какая ж такая управа?
— А этого свинопасам знать ни к чему. — Юная гордость расправила плечи, полыхнула жаром из глубины зеленых глаз. — Вот побегут хлебоеды с Итаки, как тараканы из дому — сами увидите! А пока рано еще. Время не пришло.
Это он правильно ввернул: мол, время не пришло. Незачем старым хрычам знать, что время-то как раз пришло. Что сегодня — особенный день. Пусть думают: мальчишка бахвалится. Они увидят, они все увидят!..
— Ладно, я пошел. Радуйтесь!
— И ты будь здоров, басиленок, — хмельной прищур
— Толковал уже, — само вырвалось у Телемаха, и мальчик прикусил язык.
— И что дед? — не отставал колченогий прилипала.
— Мои с дедом разговоры не для пастушьих ушей, — выкрутился Телемах. — Все, хватит болтать.
— Погоди, проводят тебя. Заблудишься еще в наших горах…
Мальчик презрительно фыркнул, однако подождать соизволил: возможность новых скитаний отнюдь не прельщала. Когда Телемах с проводником скрылись за утесами, глядевшая им вслед Эвриклея обернулась к свинопасу с коровником.
— Убедились?!
— Ну-ну, — по своему обыкновению, хмуро кивнул Филойтий.
Эвмей отмолчался, поудобнее укладывая искалеченную ногу.
— Жалко, — в пустоту сказала старая няня. — Жалко, если пропадет. Хороший ведь мальчик… похожий…
Покрывало сумерек окутало Итаку. Сквозь прорехи замигали первые звезды. Тени сгущались, из лиловых постепенно делаясь смоляными, но это пустяки: вот-вот взойдет Луна-Селена. Сразу посветлеет. В надвигающейся тьме мальчик пробирался к берегу, оскальзываясь на покатых валунах и браня самого себя, что не выбрался к месту встречи пораньше: все равно бы никто не заметил! А в этой темени, того и гляди, ноги себе переломаешь. Тайник отыскался с трудом. В нише между камней лежал кожаный мешок с припасами в дорогу: полкруга сыра, бурдюк с вином, ломтики копченой козлятины. Еще пара лепешек, нож (жаль, острие сломано…) и кое-какая мелочь.
Пробовал стащить меч: не удалось.
К вечеру заметно похолодало. Ежась, Телемах подумал, что шерстяной фарос совсем не помешал бы. Но взять верхнюю одежду он не догадался. Не возвращаться же домой из-за теплого плаща?! До Безымянной, где ждал корабль, отсюда рукой подать. Если бы не эти проклятые валуны! Здесь, у самого берега, они были изрядно мокрыми, так что удержаться на них не было совершенно никакой возможности. Наконец под ногами зашуршала крупная галька. Идти сразу стало легче, и мальчик прибавил шагу. Впереди мелькнул свет. Телемах быстро шарахнулся в сторону, к скалам: неужели хлебоеды пронюхали об их затее?!
— …Фалета еще нет. И Анаксимена. И Телемаха. И… — послышалось из светового пятна. Мальчик вздохнул с облегчением, узнав голос Эфиальта, сына папиного друга Эврилоха.
Свои!
А вот за то, что факел зажгли…
— Совсем ума лишились, гарпии вас раздери?! — вместо приветствия зашипел Телемах на приятелей, вываливаясь из мрака Лернейской гидрой. — Гаси немедленно! Заметят!
— Так темно же! Самим ничего не видно, — в голос отозвался кто-то.
— Я тебе покажу «не видно»! Зато тебя, дурака, за десять стадий видно! И слышно!
Мальчик вырвал факел у товарища. Размахнувшись,
— Луна выйдет, развиднеется, — сурово бросил он притихшей команде, скрывая оторопь испуга. — прямиком к хлебоедам в лапы захотели?
Друзья пристыженно молчали.
— Ну ладно, все в сборе? — смягчился Телемах. — Я слышал, Фалета с Анаксименом нет. Вы так орали, что и глухой бы услышал. Остальные — все?
— Еще Ктесикла нету…
— Испугались небось, — насмешливо протянул Телемах, хотя внутри все сжалось. Трусы вполне способны на предательство. Афина Паллада, молю тебя: пускай нам дадут спокойно отплыть! Оглянись, великая… — Ничего, главное: Пирей с нами. Ты здесь, Пирей?
— Д-да… — Парнишка возник рядом, словно из-под земли. Ростом он был на голову ниже Телемаха, и в плечах поуже, и младше на два года — зато, в отличие от остальных, трижды или четырежды плавал со своим дядей на соседние острова. Даже пару раз держал в руках рулевое весло.
— Хвала богам! Молодец, Пирей, не чета всяким трусишкам. Ну что, корабль на воду? — и, подавая другим пример, Телемах направился к черневшему рядом силуэту гиппагоги.
Пирей поспешил следом.
«И зачем я согласился? — думал самозванный кормчий, вместе с остальными упираясь в липкий борт и налегая на тяжеленную гиппагогу изо всех своих невеликих сил. — Я ведь и руль-то под дядиным надзором держал. Подлая штуковина. Так это еще ветер попутный был, и море спокойное. А вдруг шторм?! Ой, мамочки!..» Пирею было страшно. Наверное, он лучше прочих понимал, в какую гадость ввязывается. Потому что ощутил на собственной шкуре, что это значит: от горизонта до горизонта сплошная вода, и нигде — ни клочка суши! Пучина. Бездонная, равнодушная. Широкая зыбь качает в недобрых ладонях скорлупку корабля, и усилия моряков кажутся смехотворными по сравнению с мощью стихии. Недаром говорят: «Есть живые, есть мертвые, и есть те, кто плывет по морю». Даже хорошие, проверенные суда (не чета кургузой гиппагоге!) с видавшей виды командой (не чета мальчишкам с Итаки!), случается, пропадают без вести. Что уж говорить об их безумной затее? Ведь он, Пирей, нигде дальше Дулихия не бывал. А тут — шутка ли: до самого Пилоса плыть, к басилею Нестору! — Ну, в Спарту, к Менелаю Атриду, оттуда и по суше можно, но Пилос…
Для Пирея это был другой край света. Немыслимая даль. Как доплыть? Не сбиться с курса? Что делать, налети шторм или хлебоедские сторожевики?! Парнишке хотелось жить. Очень. Самое лучшее сейчас: потихоньку отойти в сторону и дать деру. В темноте, пока луна медлит взойти, его сразу не хватятся. А потом… Потом будет поздно. Но больше подстерегающих в море опасностей, больше ужасной смерти в пучине Пирей боялся, что Телемах назовет его трусом. Как презрительно, между делом, назвал трусами бывших приятелей, кто обещал — и не пришел сегодня на берег Безымянной. Хуже того: его сочтут предателем!