Одиссея "Варяга"
Шрифт:
– Ну что же, товарищ Ветлицкий, хочу вас обрадовать. Еще раз эвакуировать вас в госпиталь Порт-Артура...
– Ну что я вам плохого сделал, товарищ лейтенант? Я лучше и быстрее здесь поправлюсь. Меня же там если не залечат насмерть, то так того и гляди женят, воспользовавшись тем, что я какое-то время под наркозом буду. Ни за что, - взмолился Ветлицкий, вспоминая свой прошлый опыт лечения в Артурском госпитале.
– А я про что? Вот вечно, не дослушаете, эх молодежь... В Порт-Артур вас эвакуировать, наверное, уже не удастся. Все это представление, что тут перед нами разыграли японцы, - отвлекающий удар. Три полка прорвали наши позиции на другой стороне перешейка, на севере Тафашинских высот, и рвутся к железной дороге у нас в тылу. Третьяков контужен. И если все мы еще не отрезаны от Артура - сибиряки насмерть за дорогу бьются - то вполне от него можем быть отрезаны в течение нескольких часов. Если немедленно не поддержим их. Все, что мы можем успеть сделать сейчас, это немедленно отправить в Артур тяжелораненых на "Поповиче", вместе с Михаилом Александровичем. В таковую категорию вы, к счастью, не попадаете, так что, как и желали, остаетесь воевать. По пути он поддержит третьяковцев, как говорится, броней и огнем.
Мы же быстро сворачиваем здешнюю лавочку. Всех годных к строевой, кто влезет, на "Илью" и "Добрыню". Но только за броню. На крышах поубивает. Японцев ведь еще догнать и перегнать надо. Остальные со мной - маршем. И спаси нас грешников Бог, если не зацепимся вместе с сибиряками, кто от 5-го полка остались, у Нангалина. Там отведем за разъезд БеПо, без их флангового огня сейчас просто делать нечего. А снарядов у нас как говорится "кот наплакал". Хорошо если часа на два-три приличного боя.
Если из крепости быстро подмогу и снарядов не пришлют, то как держать такую ораву самураев? На Фока или Рейса надежды никакой, но Роман Иссидорович не бросит. Телеграмму обо всем этом бардаке Макарову в штаб срочно! Пусть подумают, кстати: нам сейчас очень бы пригодилась в Дальнем пара-тройка мортир с Золотой горы, может быть, смогут на чем привезти. В док поставим, там их не сковырнут...
Все. "Поповичи"! По вагонам раненых! Американца не забудьте!
Что еще непонятного, господа офицеры, поднимайте людей. Всех кого только возможно - сажаем на бронепоезда. Курт Карлович, забирайте в первую очередь свежеприбывших и тех, кто с нами в "ночное" не ходил. Им лучше до Нангалина побыть за броней. Ветлицкий - на "Добрыню"! Без разговоров. Как пары разведете, башни вправо и марш, марш!
Соловьев, Ржевский - построить наших "стариков"... Уяснили теперь, дорогой мой поручик, зачем мне понадобились те земляные работы у Нангалина? Соломку стелил. Как знал, что пригодится. По науке теперь то, чем мы занимаемся, называется не драп, а "отход на заранее подготовленные позиции". Так то.
А нам пробиваться придется, похоже, с боем. Со скоростью паровоза мы бегать не научились. Если косоглазые коллеги всерьез заинтересуются нами на ночь глядя, и к заливу прижмут, последний наш шанс - если ночью снимут миноносцами. Больше флот нам ничем не поможет. "Победа" у них до сих пор в проходе торчит как пробка в бутылке. Пусть с радиовагона в Дальний передадут, а они дальше в Артур: сигнал миноносникам - два раза по три зеленых ракеты. Ежели его до утра не будет, могут спокойно идти в Артур, потому как одно из двух, либо мы до Нангалина добрались, либо эвакуировать уже некого.
Глава 5. Особа, приближенная...
Вадик со сдавленным стоном открыл глаза, проснувшись в холодном поту. Фаворита и "властителя дум" самодержца всея Руси форменно трясло от ночного кошмара. Ему привиделись последние минуты жизни отца в подвале олигарховской "дачи" на Рублевке. Там перед одиноким, изрядно сдавшим и постаревшим родным человеком, стоял последний вопрос: слить оставшиеся полбутылки коньяка на корм генераторам стабилизационного поля и добавить тем самым себе несколько десятков последних минут существования, или принять ее содержимое внутрь, для храбрости перед лицом неизбежного. Папа избрал для себя второй вариант...
Нестерпимый ужас выбросил Вадика из пучины сна в тот самый момент, когда генератор чихнул в первый раз: он слишком хорошо помнил, что делает с человеком эта серая муть "съехавшего с катушек" пространственно-временного континиума, которая неизбежно поглотит и подвал, и отца в тот самый миг, когда генераторы поля встанут окончательно.
Судорожно сглотнув, Вадик с трудом дотянулся до стакана с холодным чаем. Сверху раздавался топот матросских ног и свист боцманских дудок. На "Князе Суворове" готовились к подъему флага. Мутило. Но сознание постепенно подсказало бывшему доктору с "Варяга", что это не от стресса вызванного страшным сном. И не от вечерних возлияний, избежать которых, учитывая персоналии собравшейся компании, не было и тени шанса. Просто корабль ощутимо покачивало, что и сказалось на уже подотвыкшем от палубы вестибулярном аппарате.
"Да, папе там не позавидуешь... Нужно что-то для него придумывать, надеюсь, время еще есть. Только вот с той серой мутью, перемалывающей всех почище "мясорубки" из "Пикника на обочине" Стругацких, теперь, похоже, точно ничего не поделаешь. И для этого вчера мы с Николаем Александровичем, Дубасовым и Тирпитцем постарались больше, чем Василий и Петрович на Дальнем Востоке вместе за все время их войны с Японией. Бедный отец!... А германец-то мудер! И ох как не прост этот Альфред... Как Вильгельм умудрился не использовать по-полной потенциал такого человечищи? Кстати, Петровичу нужно про все события этих двух дней написать. И немедленно, пока в памяти все свежо, и меня еще никто не хватился. Хотя как "свежо", после шампанского, шлифанутого пятнадцатилетним коньячком? Похоже, что только качество исходных продуктов и было способно спасти всех переговорщиков... Или заговорщиков от неконтролируемых результатов в виде тяжкого похмелья. Ну, да... Конечно заговорщиков, а как еще окрестят потом англовские историки нашу теплую компашку?"
Новоиспеченный действительный статский советник Банщиков быстро оделся и, сполоснув наскоро лицо, критически оглядел полученный результат в зеркале. После чего с тяжким вздохом подсел к бюро, где были и бумага, и чернила. Командир "Суворова" каперанг Игнациус не только любезно предоставил ему свою каюту, но и позаботился о том, чтобы все необходимое для работы было под рукой. Тут же, рядом с писчими принадлежностями, Вадим увидел и несколько карандашных набросков, видимо сделанных командиром броненосца вчера и позавчера: хозяин каюты был талантливым художником-маринистом. На одном из рисунков слегка кренился в развороте наш "Александр III" под контр-адмиральским флагом и императорским штандартом. На втором вспарывал таранным форштевнем волну германский флагманский броненосец "Мекленбург" под флагами морского министра рейха и командующего флотом открытого моря на фор-стеньге, и штандартом кайзера на гроте.
Отдельно лежал листок, на котором Игнациус изобразил момент вчерашнего совместного маневрирования, когда русские и немецкие броненосцы шли парами вместе, практически борт о борт: "Александр" и "Мекленбург", "Суворов" и "Виттельсбах", "Орел" и "Швабен". Как и в жизни, на его рисунке наши "бородинцы" выглядели заметно внушительнее. Что, кстати, подметил и ревнивый Вильгельм, когда без обиняков заявил Николаю после осмотра русского флагманского броненосца: "В следующий раз, когда я пожалую к тебе в гости на "Брауншвейге", дорогой кузен, ты сможешь лично убедиться, что мои новые броненосцы ни в чем твоим не уступят. А в некоторых моментах... Но, нет, не буду разглашать секретов Тирпитца. Пусть он потом сам тебе все покажет!"