Одна и без оружия
Шрифт:
Выстрелы прекратились так же неожиданно, как и начались. Спешу к машине, там договорились собраться. Вдруг слышу характерный звук включенного двигателя, затем — повышенные обороты и затихающий шум уезжающей машины. Что они, с ума посходили? Оставили меня здесь, а сами смотались…
Так и есть, на дороге никого. Хотя стоп. Лежит что-то или кто-то. Подошел ближе.
Так, перепугались до смерти и впопыхах оставили свою ношу. Быстро развернул одеяло и ножом перерезал ремни. Генрих Николаевич, надышавшись парами эфира, спал как младенец. Похлопал по щекам — не помогает. Есть еще один верный способ, но для этого надо его освободить от одежды. Только успел расстегнуть пуговицы на гимнастерке, как увидел группу людей, уверенно шагающих к нам. Мне ничего не оставалось, как рвануть
От злости клокотало в груди. Сукины дети, наложили в штаны, бросили, не подумав о последствиях. Гущев не простит такого прокола ни мне, ни им. Но, думаю, их он больше не увидит, если эти парни не законченные идиоты. Хотя, кто знает, может, еще придут за гонораром, свалив на меня неудачу. Вот бы увидеть мне их морды! Сам бы, без Гущева, рассчитался. Ну а мне что делать? Доберусь до своих, помогут возвратиться в Москву, и что дальше? Гущев из-под земли достанет. Как объяснить ему, что вины моей тут нет, операцию сорвали эти ублюдки. Да, положеньице…
По всему видно, что Ия здесь не появлялась, и генеральный директор элементарно натрепался, чтобы ввести меня, а скорее, Гущева в заблуждение. Иначе она была бы вместе с мужем в этом доме, или же Генрих Николаевич уже уехал бы с ней.
Но в моих интересах, чтобы Генриха Николаевича оставили в покое и он остался у чеченцев. Уверен, Ия не простит ему такого решения. В глубине моей души все же теплится надежда вернуть ее. Была же у нас взаимная симпатия. Генрих Николаевич подвернулся. Она скорее увлеклась им как учителем, чем как мужчиной, вышла за него из чувства благодарности за то, что вылепил из нее мастера каратэ. Не сомневаюсь, что, не будь его, Ия полюбила бы меня, и жизнь моя повернулась бы иначе. Жили бы себе спокойненько в США и горестей не знали. Вон как Генрих Николаевич там кайфует. Инструктором вместе с женой устроился в престижном месте — полицейском управлении. Почет, уважение и, главное, хорошие деньги. Что я, не смог бы так? Бросила меня Ия, предпочла другому, вот и покатился по кривой дорожке. Хотя, если быть справедливым, еще до нее связался с этими проходимцами. Пахан, Хромой, Жухов втянули меня в свою компанию. Когда пряником, а когда и кнутом заставляли выполнять задания и, чего душой кривить, Всегда платили не меньше, чем обещали. А это неплохие бабки. На них можно было кутнуть в любом ресторане, да не одному, а с девочкой, проехаться на Черное море — в общем, ни в чем себе не отказывать. Но когда у тебя поручение, тут уж ноги в руки и веселье прочь. Всегда выполнял задания без проколов. Особенно здорово получилось в парке, когда, прогуливаясь с Ией, встретили крутых ребят. Я уложил их в два счета. Вот когда я вырос в глазах девушки! Но зато потом, как и предполагалось в сценарии Пахана, я с Ией бросился бежать, и меня подстрелили, понятно, холостым зарядом. Ия стала, меня спасать, умчалась к телефону — автомату, чтоб вызвать «скорую», а меня в это время уже на носилках тащили в машину, присланную Хромым. К вечеру следующего дня я был уже в Штатах и беседовал с Паханом, у которого в голове зрел новый план с моим участием. Срочно вывести меня из игры потребовалось из-за того, что отец Ии, следователь по особо важным делам, развил буйную деятельность. Арестовали Жухова и подбирались ко мне. Выход был один: убраться на время с глаз и, как любил повторять Хромой, лечь на дно. Ия поверила версии, что я убит, и скоро забыла обо мне. Возможно, останься я в Москве, мы с Ией сблизились бы по-настоящему и все пошло иначе.
Я верю в судьбу. Мы столько раз с ней встречались после этого случая — я спасал ее, она — меня, что у Ии не могло не возникнуть ответного чувства ко мне. И только привязанность к мужу, все та же благодарность, стремление не остаться в долгу, а отплатить ему, своему наставнику и тренеру, заботой, лаской и верностью, сдерживают ее.
Возможно, я и ошибаюсь, переоцениваю себя, но все же шансы мои, несомненно, выросли бы, если бы Ия осталась одна. И совершенно неожиданная развязка с похищением Генриха Николаевича предстает теперь в другом свете. Выходит, правильно говорят: что ни делается — все к лучшему…
— А ну, стой! Руки за голову и
— Кто такой и что делаешь в этих местах? — строго спросил тот же чеченец, видно, полевой командир, рассматривая корреспондентское удостоверение.
— Из газеты я.
Мой лепет, по-видимому, не удовлетворил любопытство командира, и он продолжал допрашивать:
— Из какой газеты, где командировочное предписание и разрешение коменданта гарнизона?
— Торопился, не успел оформить, — сказал первое, что пришло в голову, а сам думал: до чего же Гущев авантюрист и ханжа, сунул документ, не потрудившись выяснить, достаточен ли он, чтобы служить оправданием приезда во фронтовую зону. Просто пыль в глаза пустил, вот, мол, какой он, Гущев, заботливый и предусмотрительный на все случаи жизни. Из — за него и влип, оправдывайся теперь. Они не такие дураки, чтобы верить на слово первому встречному. Возьмут и кокнут сгоряча, по закону военного времени.
— Больше тебе нечего сказать? — снова обратился ко мне старший чеченец тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
Я только пожал плечами.
Чеченец снял с плеча автомат. Вот и все, хана тебе, Игорек, вот и верь после этого поговорке: что ни делается — все к лучшему. Но командир показал дулом в ту сторону, откуда пришел.
— Иди! Даже газеты своей не знаешь, там с тобой разберемся.
Ругнул себя, мог ведь любую назвать, хоть «Правду», хоть «Известия», проверять, что ли, будут. И с опозданием, чтобы как-то оправдаться, отрекомендовался:
— Я представитель московского телевидения. Чеченец недоверчиво на меня посмотрел:
— Не верю я тебе. Двигай вперед. Не видел еще удостоверения, в котором не указывается печатный орган или телевизионный канал. — Чеченец загнал меня в угол своей осведомленностью.
Недооцениваем мы этих ребят.
Парень наверняка с высшим образованием. В общем, пришлось повиноваться и положиться на волю судьбы.
Я снова возвращался в поселок, но уже в сопровождении хозяев.
Хотелось провалиться сквозь землю. Сейчас увижу Генриха, что я ему скажу, как объясню свое появление. Рассказать все честно, как было? Поверит ли он мне и моим добрым намерениям по отношению к нему? Очень сомневаюсь. Да и чеченцам надо толково все объяснить, чтобы не попасть впросак. Судя по их командиру, на мякине этих людей не проведешь. Попал я словно кур в ощип. Как выпутаюсь, одному Богу известно.
Иду. Позади и с боков следуют чеченцы. Все с автоматами наперевес и с боевыми повязками на лбу. Похоже, после хорошей драчки. Несколько человек перевязаны бинтами. Двоих несут на носилках. Наш командир подходит к ним. Переговариваются и посматривают на меня. Вдруг от группы отделяется один парень и мчится на меня с диким криком на чеченском. Нырок в сторону — и паренек пролетает мимо. Резко тормознув, он разворачивается и снова на меня. Ставлю блок локтем, затем плечом. На удары не отвечаю, только защищаюсь. Хватило ума сдержаться и не уложить разбушевавшегося парня. Чего это он на меня налетел?
Командир что-то сказал двоим ребятам, и те вмиг оттащили его от меня. Потом подошел ко мне и говорит со злостью:
— Оказывается, ты хорошо дерешься. Мой двоюродный брат тебя узнал. Ты его ночью придушил, он только недавно в себя пришел. Корреспонденты так не умеют. Десантник ты или омоновец. У меня есть право таких, как ты, расстреливать на месте. Наших вы не щадите. Зачем же нам с вами чикаться? — И он передернул затвор.
— Оставь его, Фарид. Тут какое-то недоразумение. — К нам подходил, жив-здоров, Генрих Николаевич. Они обнялись с командиром. — Я знаю этого человека, — продолжал он, показывая на меня. — В главном штабе его ценят как умелого экспедитора по доставке оружия. И могу поклясться, что к ночной провокации он отношения не имеет. Скорее всего, послан ко мне по какому-то делу и не мог найти, вот и напоролся на вас.