Одна и та же книга
Шрифт:
В последний мой приезд сюда, давным-давно, до наводнения, все было совсем иначе, гораздо серьезней, что ли. Кукольный домик старался казаться Домом-с-Привидениями, и ему это почти удавалось. Теперь не то, и славно, мне больше нравится, когда правду о себе говорят сразу, чего тянуть. Впрочем, ее еще знать надо, эту самую правду о себе, а это мало кому удается.
В пражской коробке с пуговицами и я чувствую себя рассыпавшимися бусами, собирать которые вряд ли кто возьмется, как-нибудь сами соберутся потом, и будет их, подозреваю, штук на пять больше, чем прежде, или даже на целую дюжину, как пойдет.
РИМ
Ромул, конечно, не убивал брата своего Рема. Просто иногда с близнецами случается такое, что проще сказать «убил»,
Рим, судя по всему, самый красивый город на земле. Когда он хочет выглядеть как человек, у него голубые глаза размером с два моих каждый, резко очерченные скулы, темный бронзовый загар, юное мальчишеское лицо и седые кудри. И он курит. По крайней мере, попросил меня свернуть ему вишневую сигарету. Так, собственно, и познакомились. В честь этого события уличные музыканты на Piazza del Popolo грянули «Innuendo», ту самую композицию ВИА «Королева», которая лишает меня разума. Руки и уши у них росли явно из одного и того же места, в просторечии именуемого жопой и совершенно не приспособленного к отращиванию рук и ушей, но это я теперь, задним числом, понимаю, а в тот миг два потока устремились по позвоночному столбу навстречу друг-другу — сверху вниз лед, снизу вверх пламя, и стал свет.
А ведь ничто не предвещало.
Аэропорт имени Леонардо да Винчи следует незамедлительно переименовать в честь Мёбиуса-Клейна. Иначе как объяснить, что мне удалось, прилетев в терминал В, выйти из самолета и, педантично следуя указателям, прийти получать багаж в терминал А, который, строго говоря, вообще в другом корпусе.
Такое вот было начало.
Потом был экспресс имени все того же Леонардо да Винчи, он привез меня на вокзал Термини, из здания которого еще надо выйти в нужную сторону, а нужная мне сторона, ясное дело, была удалена от платформы на максимально возможное расстояние. Мне показалось, дорога через вокзал заняла полдня. Хотя на самом деле минут десять, конечно. Десять бесконечно долгих минут тяжелого умственного и физического труда, который чуть было не превратил меня в человека, но бог миловал.
Потом была гостиница, скверная, зато смешная. То есть сразу шесть гостиниц разной степени звездности расположены в одном подъезде, вперемешку с еще какими-то учреждениями и, кажется, даже частными квартирами. Моя оказалась на самом верху, с прекрасным видом с балкона на другие такие же балконы, крыши и телевизионные антенны.
А потом было метро. Думаю, метро — худшее из всего, что есть в Риме. То есть ничего из ряда вон выходящего, но людей многовато. Раза в два меньше, чем, скажем, в питерском метро в час пик. Но для меня и это перебор.
И вот сижу я на Piazza del Popolo и мрачно думаю, что Рим, видимо, слишком велик для меня. Но надо покурить и попробовать сделать вид, что мне здесь нравится. И продержаться в состоянии самообмана хотя бы пару часов. Иногда это работает.
И тут он ко мне подходит, весь такой из себя смуглый и голубоглазый, юный и седой, просит: «Сверни мне сигаретку» — уж не знаю, на каком языке, но все понятно, чего тут непонятного, и я сворачиваю, и он берет, касается пальцами моей руки, и музыканты заводят это свое, вернее, не свое, а квиновское «Innuendo», и лед, и пламя, и свет, и прочая эзотерическая литература.
Кстати, потом, после того как он исчез с моей сигаретой, ко мне стали подходить всякие попрошайки, жалкие и разбитные, на любой вкус, они хотели денег и табаку, на худой конец, были готовы дорого продать мне увядшие розы, пластиковые штативы для камеры и солнечные очки. Все они ушли ни с чем, потому что всякий, кто хочет от меня что-то получить, должен мне понравиться, иные аргументы не катят. Четверть часа спустя поток попрошаек внезапно прекратился, и до меня вдруг дошло: да это же Рим хотел убедиться, что я — не просто добрая душа, милосердно раздающая свое имущество всем страждущим, а жадина, у которой снега зимой не допросишься, и сигарета была не одолжением от избытка, не подаянием первому попавшемуся попрошайке, а даром избранному, возлюбленному, безошибочно опознанному Ему. Теперь убедился. И доволен. И можно расслабиться.
Теперь мы, получается, дружим — Рим и я. Он разыгрывает передо мной человеческие комедии, с текстом и без, ставит мне свет, устраивает дивные закаты, заставляет уличных музыкантов играть венгерские танцы Брамса и, конечно же, варит кофе. И вот на этом-то месте я умолкаю в смятении, потому что для похвалы римскому кофе нет слов ни в русском, ни, подозреваю, в любом ином человеческом языке.
Девяносто восемь настроений
Эти тексты были созданы в 2006 году для специальной рубрики «Настроения недели» на сайте «Дирижабль», которого уже давно не существует. Автор по сей день благодарен Дмитрию Брисенко и Кате Ваншенкиной, придумавшим для меня повод все это написать.
Ночью в некоторых городах обязательно будет туман, да такой, что собственные руки разглядеть — задача не из простых, совсем как во сне. От этого утром многие встанут, не просыпаясь, да так и пойдут по делам. Не поднимайте им веки, если встретите, пусть себе спят.
А некоторые, напротив, так и не смогут заснуть, сладко промаются всю ночь, сидя на подоконнике — сигарета за ухом, термос с чаем или, напротив, початая бутылка текилы, щепоть соли, лайм, можно без хлеба. И вот им-то, бессонным, достанется главный приз. Известно же, если не спать больше суток, переполниться впечатлениями и ощущениями, довести себя до полного изнеможения, дождаться второго дыхания и третьего (а четвертому не бывать), две основные составляющие — ловкая, изворотливая, но глупая, по большому счету, обезьяна и молчаливый мудрец, не имеющий почти никакого отношения к человеческим делам, — садятся на краях пропасти, которая их разделяет, болтают ногами и с тупым интересом глядят друг на друга. Оба в этот момент почти равны в своей неспособности вести себя привычным образом. Им некомфортно, но интересно.
И вот тогда-то становится очевидным присутствие третьего, который тащится, как обкуренный подросток, наблюдая за первыми двумя. Этот третий и есть «я», он — бессмертен. Но почти не умеет жить (как все бессмертные). Надо бы научить деточку ходить, что ли, для начала.
Нет ничего труднее некоторых элементарных вещей. Но оно того стоит.
В некоторых (не обязательно южных) городах хозяева кафе станут с утра выносить на улицу столы и стулья, на радость любителям делить завтрак с солнечным лучом и белым, словно бы из капучиновых пенок рожденным, котом. Можно, можно наконец-то плюхнуться на плоскую, сотнями чужих задниц сплющенную, зато и согретую подушку, потребовать минеральной воды с газом, не пить ее, а лишь взбалтывать в стакане, чтобы искрилась на солнце, пенилась и шипела, не хуже шампанского. Можно сидеть, подставляя макушку нежным пока еще солнечным лучам, писать длинные SMS приятелям, гадать на куртках прохожих: «Если сейчас из-за угла выйдет кто-то в красном, все у меня получится, а если в синем… если в синем, все равно получится, но не сразу, а вот если в зеленом, тогда, пожалуй, не выйдет ничего (невелик риск, мы-то знаем, что в этом сезоне не носят зеленое), а если вовсе без куртки, тогда со мной скоро случится какое-нибудь чудо и все станет неважно…»
Как-то так.
А жителям тех городов, где летние кафе все еще закрыты, придется придумать себе какое-нибудь другое развлечение. Например, заказать билет на самолет, дождаться конца рабочей недели и в пятницу вечером улететь туда, где…
Где.
Как ни крути, а 12 апреля — День космонавтики, такую дату из памяти палкой не выбьешь, да и не надо ее выбивать.
В детстве мы всерьез верили, что скоро-скоро, когда мы вырастем и закончим школу, наши мальчики будут проходить срочную службу в космических войсках и, возможно, даже воевать с инопланетянами, а потом, когда они всех победят, мы полетим переселяться на какие-нибудь другие планеты и устроим там все как нам нравится. Это была эпоха великих надежд и пустых хлопот; лучшие из нас до сих пор готовы все бросить и рвануть на какую-нибудь другую планету, пусть только позовут.