Одна маленькая правда

Гончуков Кирилл Александрович

– Я переломал множество скрипок, а Ваша все еще цела, спустя столько лет. Нет, не смотрите на меня с презрением, я знаю, что уважающий себя человек не должен допускать такой мысли. Черт возьми, я и сам знаю, как все это неправильно, но ничего не могу с собой поделать. Каждый раз, когда я нахожу оправдание случившемуся, словно из-под земли вырастают еще тысячи и тысячи осуждений, злоба накапливается и манипулирует мной. И я все еще уверен, что лишь Лев Дубай, музыкант, незаслуженно добившийся признания, виноват во всех моих несчастьях. Но ведь это не так, верно? Вы здесь не

при чем, хоть что-то более цепкое каждый раз заставляет меня в этом разувериться. И снова нарастает этот круговорот, будто вовсе не я управляю своими чувствами, а чувства управляют мной, как своей марионеткой. Я не знаю, как назвать это… Надеюсь, Вы на меня не в обиде, но я больше не мог держать это в себе. – Хватка ослабла, Дубай посмотрел на свою руку – красноватые следы медленно бледнели на коже.

Затем он перевел взгляд на Антона Афанасьевича, лицо которого спешно принимало самое отрешенное выражение, глаза потускнели, уголки губ опустились и замерли, изогнутые волнистой линией.

– Хвост виляет собакой. Мой хороший знакомый называл это так.

– Пусть так. – Кивнул Палицкий. – Простите меня. Я разрываюсь на части.

– Я не в обиде на Вас. – Успокоил его Лев. – Если хотите, – он слегка замялся, но не изменил своим первоначальным намерениям, – я не продам, а отдам Вам скрипку.

Антон Афанасьевич смотрел на инструмент, как на сверхъестественный артефакт. Было в этой старой, убитой временем скрипке что-то притягательное, дающее ей превосходство над молодыми, гладкими и блестящими сестрами. Палицкий и сам не мог объяснить что это было, но, вне всякого сомнения, чувствовал всем телом ее магическое действие.

– Нет, если только во мне осталась еще хоть капля самостоятельности, такой подарок я не в праве принять. – Он потянул носом, что сразу придало ему какого-то внешнего благородства, и, распрямив спину, продолжил: – Но, если Вы позволите мне сыграть на ней…

– Вне всякого сомнения.

Антон Палицкий осторожно, будто хрупкую вещь, принял скрипку из рук Дубая. Она была почти невесомой, как и ее владелец. Бывший дирижер положил инструмент на плечо, и потянулся за смычком, с изумлением заметив, что рука его была тверда.

– Кхм!

Вальяжно занеся руку над деревянной старушкой, старик из крови и плоти принялся наигрывать простую мелодию. Звук был плавный, приятный, растворяющийся в воздухе прежде, чем отразиться от блеска витрин. Такой звук можно было принять за шум города, щебетание птиц, весеннюю капель. Что-то обыденное, но не надоедливое, чего не замечали простые люди, и чем так восхищались отъявленные ценители.

Палицкий играл совсем не долго и прервался грубо, не сведя мелодию к плавному завершению, но, отняв скрипку от подбородка, засветился какой-то невиданной гордостью и, вместе с тем, удивлением.

– Я так и знал… – Прошептал он, облегченно выдыхая.

– Я тоже. – Закивал Дубай.

– Так и знал, что все дело в скрипке. – Не обращая внимания, продолжал Палицкий.

– А я так и знал, что Вы подумаете, что дело в скрипке.

– Не в ней?

– Конечно

же, нет.

– Объясните. Я не играл уже много лет, а как только взял в руки Ваш инструмент, заиграл, будто закончил обучение только сегодня утром.

– Но Вы же до этого внушили себе, что если возьмете мою скрипку, то у Вас все получится? Мы часто оправдываем свои ожидания. Гораздо чаще, чем нам кажется. С таким же успехом, Антон Афанасьевич, Вы могли бы взять любой неподвластный Вам инструмент из моей лавки, прежде убедив себя, что все они волшебные.

– Никогда не верил в такое.

– Не верили в веру? Забавно.

– Но как можно в это поверить? – Палицкий почти кричал. – Скажите любому дворовому мальчишке, что скрипка волшебная, он все равно не заиграет на ней!

Лев Дубай вышел из-за прилавка, каждым шагом пересчитав скрипучие доски и встал в предельной близости к собеседнику. Палицкий замолчал, уставился с недоумением, готовясь услышать, что же скажет Дубай. Но тот лишь развел руки в стороны и произнес:

– Посмотрите, Антон Афанасьевич. Этот мальчишка перед Вами.

***

Звон дверных колокольчиков сопроводил выход из магазина Антона Афанасьевича Палицкого. Старая скрипка вернулась на прилавок, свое законное место и погрузилась в легкую дрему.

Оставив старушку в покое, Лев подошел к окну и посмотрел на улицу, расстилающуюся за тонкой гранью стекла. «Магазин музыкальных инструментов Алексея Винца» работал с самого утра. С самого утра люди проходили мимо, каждый спешил по своим делам. Точно так же, как и пятнадцать лет назад, когда еще пыльные, заброшенные вывески, покосившись, смотрели на прохожих, а заколоченные двери дышали сладким, послевоенным воздухом.

_____

Этой сладостью дышало все: дома, деревья, люди и животные. Кроме двух человек, которым дыхание уже было чуждо.

Лев Дубай, насупившись, смотрел, как двое рабочих погружают в землю большой деревянный ящик. Постепенно исчезая в глубине ямы, а затем и вовсе скрывшись под свежей насыпанной горочкой, он оставлял последние воспоминания о добрых старичках, Павле Петровиче и Любови Марковне Савиной.

Он чувствовал, как теплые струйки щекочут его щеки и, как с обрыва, срываясь вниз, падают на черную землю, усеянную следами ботинок. Слезы останутся в земле навсегда, как и этот гроб, как и все, что произвела на свет земля.

Барсик выл. Дубай плакал.

И это было важно. Не уходить самому, как всегда, а уметь отпускать. Важно было идти вперед, создавать новые события нового мира, что-то менять, добиваться, в общем – жить. А потом отпустить это все без сожалений.

Восходящее и заходящее солнце никогда раньше не напоминало ему о жизни и смерти. Но теперь, сжав зубы и поглядывая в сторону горизонта, Лев никак не мог избавить свое сознание от мысли о том, как же похожи люди и небесные тела, как появляются они на свет, все до единого чистые и блестящие, как угасают к концу жизни, и никому не удается сохранить этот чудодейственный блеск.