Одна на миллион
Шрифт:
Я взяла с пола зеленый маркер и положила его себе на ладонь рядом с розовым, сравнивая цвета.
— Почему зеленым? — я вопросительно изогнула бровь.
Никита надрывно выдохнул.
— Что не так с зеленым?
— Все так, просто… Розовый красивее.
— Хорошо, розовый красивее. Ты можешь обвести то, что я тебе сказал, зеленым, а розовым можешь раскрасить все остальное.
— Но…
— Женщина, не доводи до греха!
Я хмыкнула, откладывая в сторону розовый фломастер. Сделав нужные пометки на схеме, я подняла глаза на Никиту. Тот одобрительно
— Возьми красный — только прошу, давай без речей про розовый! — и пометь им кабинет директора и медпункт.
Я молча выполнила просьбу, с трудом сдерживая вопросы, вертевшиеся на языке.
— Готово, — произнесла я и украдкой бросила взгляд на схему, разрисованную Никитой. — А ты что обвел?
— Актовый, — ответил он. — И кабинет труда для девочек.
Помедлив мгновение, я вытащила ноги из-под себя и вытянула их вперед, принимая более удобную позу. Колготки электризовали юбку, заставляя меня нервничать.
— Можно вопрос? — поинтересовалась я.
— Если только он не о розовом маркере, — Никита театрально закатил глаза от усталости.
Я хихикнула.
— Мы обвели на схемах закрытые помещения, — начала я. — Не хочу никого обвинять, но мне кажется, будто бы ты хочешь незаконно вломиться в каждое из них, используя ключи из шкафчика вахтера.
Никита отвел взгляд в сторону и почесал подбородок. Видимо, легкая, едва ли заметная чужому глазу щетина приносила ему неудобства. Мне всегда нравилась легкая небритость на парнях, но только в случае, если это не нелепый подростковый пушок.
— Из твоих уст это звучит так, словно это я запер нас обоих в школе.
Я мотнула головой.
— Просто не хочу попасть в неприятности.
— Не попадешь, не волнуйся, — парень сел на полу и протянул мне руку, сжатую в кулаке.
— Это еще зачем? — я вопросительно глядела на его жест.
— Заключим пакт, — с этими словами он выпрямил мизинец. — Если сегодняшние и завтрашние развлечения не придутся тебе по вкусу, то в случае, если все вскроется, можешь валить всю вину на меня.
— Клятва на мизинцах? Мне что, шесть лет?
— Я бы дал не больше пяти с половиной.
— Смешно.
— Пожалуйста, Рит! Ну дай мне шанс! — на мгновение мне показалось, что Никита говорит не совсем о проделках и веселье, но затем он продолжил: — Брат достал, все время требует от меня невозможного, в учебе полный аврал, а скоро еще и экзамены. Дай мне шанс, наконец, по—настоящему расслабиться. Неужели, тебе самой не хочется убежать от чего—нибудь?
Я задумалась. Давление со стороны матери и отчима, учителя, требующие от меня сверх нормы, ребята в школе, готовые одним только взглядом меня уничтожить — этот список можно было продолжать бесконечно. Я нахмурилась и кивнула, протянув Никите свой оттопыренный мизинец.
— Только если что — меня тут не было, — сказала я.
Мы сцепили мизинцы и несколько раз тряхнули руками, заключая нерушимый (по мнению Никиты) и глупый (по моему мнению) пакт.
— Нет в тебе гена авантюристки, — сказал Никита, когда мы расцепили мизинцы.
— А в тебе гена порядочности и чувства самосохранения, — парировала я.
Никита заиграл бровями, словно я сделала ему комплимент.
Первой остановкой в “Туре по выдающимся достопримечательностям 404 школы” — как это все назвал сам Никита — оказался кабинет обслуживающего труда для девочек. В моем расписании этот предмет не значился с девятого класса, и возвращаться туда, где я однажды чуть не отрезала себе полпальца в попытке открыть банку варенья, было даже немного приятно.
Никита оставил меня у двери в кабинет, а сам спустился вниз за ключами. Он предлагал мне составить ему компанию, но я отказалась — мне не хотелось стать непосредственным свидетелем или даже соучастником взлома и мелкой кражи, пусть даже если это всего лишь ключи, которые мы потом планировали вернуть на место. Я чувствовала себя странно возбужденно и испуганно одновременно. Единственная шалость, которую я когда—либо творила, заключалась в том, что я украла у мамы из кармана пятнадцать рублей, мотивированная желанием навести в доме справедливость: на эти деньги мама обычно покупала жвачку, которой со мной не делилась. Мне было семь лет. Стоит ли упоминать тот факт, что после этого я простояла в углу до второго пришествия.
Никита вернулся спустя пару минут, размахивая связкой ключей и насвистывая мелодию, похожую на ту, что он слушал в кабинете немногим ранее.
— Лицо—то какое довольное, — заметила я, когда Никита остановился передо мной и продемонстрировал мне с десяток ключей, болтающихся на черном шнурке.
Приглядевшись, я поняла, что это тот самый шнурок, который я ранее заметила на его шее — между ключами проглядывал амулет. Теперь я видела, что он выглядит, словно обычный камень темно—фиолетового, практически черного, цвета.
— Могла бы просто поблагодарить, — Никита ткнул пальцем себе в щеку с намеком на то, что я должна его поцеловать.
Я скрестила руки на груди и приподняла бровь. Никита надул губы.
— Ну и ладно.
Быстро сообразив, какой из ключей подходит, Никита открыл дверь и пропустил меня вперед. Кабинет технологии находился в оранжевом полумраке — вечернее время давало о себе знать, и единственным источником света было заходящее солнце. Выстроенные вдоль стены швейные машинки блестели своими металлическими деталями. С маленькой кухни, скрытой за массивной деревянной дверью с изображением русской печи, доносился запах подгорелой выпечки.
Я щелкнула переключателем на стене у выхода, включая свет. Никита с неприкрытым восхищением оглядывался вокруг, изучая помещение.
— Не понимаю, почему нас сюда не пускают! — воскликнул он.
Под “нас” он подразумевал всех людей мужского пола. Елена Юрьевна, учительница обслуживающего труда, под страхом смерти запрещала девчонкам приводить в кабинет парней, потому что утверждала, что они обязательно что—нибудь сломают или разобьют. И когда Никита, слишком крепкий и неуклюжий, стоял склонившись над швейной машинкой словно слон, забредший в посудную лавку, я поняла ее опасения.