Однажды в Голливуде
Шрифт:
Глава пятнадцатая
«Ты прирожденный Эдмунд»
Актер Рик Далтон в костюме Калеба Декото и режиссер Сэм Уонамейкер сидят на складных стульях на площадке «Лансера» и обсуждают героя Далтона.
— Я хочу, чтобы ты представил себе гремучую змею, — говорит Сэм. — По-моему, твое тотемное животное — гремучая змея.
Обычно режиссеры телесериалов так заняты графиком, что не успевают побеседовать о духовных животных. Но Сэм — из серьезных режиссеров в духе британского театра. И раз его настолько воодушевляет талант Рика, то Рик, пожалуй, не против отвечать в том же духе.
— Какое совпадение, — врет он. — Я как раз подыскивал для Калеба тотемное животное.
— Ну, бери змею, не ошибешься, — говорит Сэм, потом показывает на звезду «Лансера» Джима Стейси, который сидит на другом конце площадки с Труди Фрейзер на коленях — маленькой актрисой, играющей Мирабеллу Лансер. — А его представляй себе мангустом. Это дуэль. Сегодня снимем сцену с вами двумя. И я хочу, чтобы все было в глазах.
«Чтобы все было в глазах? Это еще какого хрена значит?» — думает Рик. И поэтому задумчиво повторяет вслух:
— Чтобы все было в глазах.
— Помнишь, как я раньше говорил об «Ангелах Ада»? — напоминает Сэм.
Рик кивает.
— Представь себе, что ты на здоровенном чоппере, — Сэм снова показывает на Стейси в его красной рубашке с оборками, стоящего на другом конце площадки, — а этот парень хочет вступить в твою банду.
И ты устроишь ему точно такое же испытание, какое устраивает главарь Ангелов Ада.
— Понимаю, — говорит Рик. — То есть лошади — почти как мотоциклы?
— Так и есть, — соглашается Сэм. — Мотоциклы своего времени.
— Ясно, — кивает Рик.
— И твоя банда — это банда байкеров.
— Ясно, — кивая.
— И они захватили этот городок точно так же, как мотобанда захватывает городок и запугивает всех до усрачки, — говорит Сэм.
Хоть Джим Стейси сидит далеко и слышать их не может, Рик придвигается к Сэму поближе и доверительно спрашивает:
— А Стейси правда хотел усы?
Сэм со смехом отвечает:
— Уж можешь поверить, словами не пересказать, как я сражался из-за этих чертовых усов. Он так хотел, чтобы у Джонни Мадрида были усы. Для него они и являлись персонажем. Понимаешь, Стейси, как и Мадрид, — бунтарь. Но не какой-нибудь мрачный бунтарь в духе Актерской студии. А бунтарь в стиле «рано или поздно он точно сядет», — подстрекает Сэм. — И да, конечно же, он хочет сняться в этом сериале. Но не хочет быть как Даг Макклёр или Майкл Лэнд он. А усы его отличают. И вдруг CBS похерили всю его задумку с усами.
Рик ненавидит ебучую мохнатую гусеницу, прилипшую к лицу. Но, признаться, из-за того, как жаждет усов Стейси, Рик радуется им все больше и больше.
— Кстати, о фальшивых усах, — продолжает Сэм. — В последний раз сам я носил фальшивые усы на театральных подмостках, в «Лире» — с Оливье. И каждый вечер после сцены грозы он выходил промокший до нитки от дождя и пота. Потом смотрел на меня — а я играл герцога Корнуэльского... — Вдруг, словно в припадке вдохновения: — Рик, дорогой мой мальчик, а ты когда-нибудь играл Шекспира?
Рик сперва смеется, потом понимает: «Охренетъ, да он не шутит».
— Я? — переспрашивает Рик.
— Да.
«А что, похоже, будто я, блядь, играл Шекспира?»
— Нет, — говорит Рик, — я мало работал в театре.
— Ну, по-моему, ты прирожденный Эдмунд.
— Эд... Эдмунд? — переспрашивает Рик.
— Бастард Глостера, — напоминает Сэм. — Бастард, что всю жизнь прожил с ненавистью в сердце.
Любого персонажа с ненавистью в сердце можно назвать персонажем, которого прирожден играть Рик.
— Ну, такое я умею, — без ложной скромности говорит Рик.
— Он живет с ненавистью, потому что его обошел вниманием отец.
— Понятно.
— Из тебя бы вышел убийственный Эдмунд, — объявляет Сэм.
«Правда, что ли?» — думает Рик.
— Ну, спасибо, — говорит Рик. — Я польщен.
Рик даже прочитать Шекспира не может, куда уж там сказать из него реплику и уж тем более понять ее.
— И для меня была бы честь поставить спектакль с тобой, — заявляет Сэм. Рик, чуть ли не зардевшись, повторяет:
— Ну, я снова польщен.
Сэм начинает фантазировать:
— Я хочу сказать, мы вполне можем сыграть вместе. Думаю, пришла та пора, когда я достаточно поседел для Лира.
Рик искренне признается:
— Ну, мне бы сперва наверстать в чтении. Если честно, я мало что читал у Шекспира.
«Го есть вообще ни хрена», — думает Рик.
— Не вопрос, — не сдается Сэм. — Я могу тебя подтянуть.
— А там прям обязательно с британским акцентом?
— Господь милосердный, нет! Я этого не допущу, — говорит Сэм и объясняет: — Я понимаю: выглядит так, словно у британцев монополия на Барда.
«Какого еще Барда?» — думает Рик.
— Но, на мой взгляд, — провозглашает Сэм, — американский английский намного ближе к тому английскому, на котором говорили в дни Уилла.
— Какого Уилла? — спрашивает Рик. — А, блин, Шекспира!
— Да, не эта напыщенная, наигранная, вычурная проза школы Мориса Эванса.
«Напыщенная наигранная вычурная чего? Мориса кого?»
— Лучшие шекспировские актеры — американцы. Вообще-то, откровенно говоря, лучшие шекспировские актеры — это испанцы или мексиканцы, когда исполняют на английском. Макбет Рикардо Монтальбана — это блестяще! Но американцы ближе всего подходят к тому, чтобы уловить поэзию улиц, а в этом и есть суть Шекспира, когда его ставят правильно — что бывает редко. Другими словами, когда американский актер не пытается играть с британским акцентом. Хуже ничего не придумаешь.
— Да, я это ненавижу, — поддакивает Рик. — Ну, как я уже сказал, я не особо играл Шекспира. Я в основном по вестернам.
— Что ж, ты удивишься, в каком количестве вестернов шекспировский сюжет, — замечает Сэм. Потом
снова показывает на Джеймса Стейси на другом конце площадки, все еще с маленькой Труди Фрейзер у него на коленях: — Видишь ли, каждый раз, когда идет борьба за власть или за то, кто будет главным, — это и есть чистейший Шекспир.
Рик кивает и говорит:
— Да, понимаю.