Однажды в Голливуде
Шрифт:
— Один билет, пожалуйста, — просит она у милой девушки с живым личиком и кудряшками, заключенной в стеклянный куб кассы.
— Семьдесят пять центов, — отвечает та через металлическую решетку в стеклянной коробке.
Шэрон начинает копаться в сумочке в поисках трех четвертаков, потом останавливается, когда в голову приходит мысль.
— Эм-м-м... а что... э-э... если я есть в фильме?
Кудрявая кассирша морщит лоб.
— В каком смысле? — спрашивает она.
— В том, — объясняет Шэрон, — что я есть в фильме. Я Шэрон Тейт. Мое имя у вас на козырьке — я «Ш. Тейт».
У кудрявой кассирши поднимаются брови.
— Вы есть в фильме? — переспрашивает она с легким недоверием. Шэрон улыбается и кивает.
— Да, — потом добавляет: — Я играю мисс Карлсон, растяпу.
Она подходит к мини-постерам и показывает на тот, где они с Дином глядят через стену.
— Это я.
Кассирша щурится через стекло кассы на афишу, потом обратно на улыбающуюся блондинку.
— Это вы?
Шэрон кивает.
— Ага.
— Но это же девушка из «Долины кукол», — замечает кудрявая девушка. Шэрон снова улыбается, пожимает плечами и говорит:
— Ну, это я — девушка из «Долины кукол».
Кудрявая кассирша начинает понимать, но у нее еще осталась последняя претензия. Она показывает на афишу:
— Но там вы рыжая.
— Меня покрасили, — отвечает Шэрон.
— Зачем?
— Режиссер хотел, чтобы героиня была рыжей.
— Вау! — восклицает кудрявая кассирша. — А в жизни вы красивее.
Так, отметим для протокола: если вы когда-нибудь будете идти по улице, и вдруг увидите актрису, и подумаете, что она красивее, чем в кино или на телевидении, то переборите желание ей об этом сказать. Потому что актрисам такое слышать не нравится. Они тогда теряют уверенность в себе. Но Шэрон знает, насколько красива, так что, хоть ее это малость и раздражает, в общем и целом она не против.
— Ну, — говорит она, давая кассирше оправдание, — я недавно была в парикмахерской.
Кассирша кричит в открытую заднюю дверь дневному управляющему Рубину, который стоит в фойе «Брюина»:
— Эй, Рубин, поди сюда!
Рубин выходит во двор «Брюина», кудрявая кассирша показывает на Шэрон и говорит:
— Это девушка из «Долины кукол».
Рубин останавливается, смотрит на Шэрон и уточняет у кассирши:
— Пэтти Дюк?
Та качает кудрявой головой:
— Нет, другая.
— Которая из «Пейтон-Плейс»? — спрашивает он.
Она снова качает кудрявой головой.
— Нет, другая.
В угадайку вступает Шэрон.
— Та, которая в итоге снимается в похабщине.
— А! — узнает ее Рубин.
— Она в нашем фильме, — говорит кудрявая девушка.
— А! — повторяет Рубин.
— Она «Ш. Тейт», — говорит кудрявая кассирша.
— Шэрон Тейт, — поправляет актриса, потом поправляет сама себя: — Вообще-то Шэрон Полански.
Включившись теперь в ситуацию, Рубин превращается в любезного управляющего, встречающего знаменитую гостью.
— Добро пожаловать в «Брюин», мисс Тейт. Спасибо, что пришли в наш кинотеатр. Вы бы хотели посмотреть фильм?
— А можно? — учтиво спрашивает она.
— Милости просим, — и он жестом предлагает войти в открытую дверь.
Шэрон проходит фойе и открывает дверь в темный зал. Теряя время с кудрявой кассиршей в стеклянной будке, она молилась, чтобы не пропустить свой выход и комическое падение. Попав в зал, она тут же слышит, как в будке над ней вращаются катушки в кинопроекторе и даже легкое «щелк... щелк... щелк...» 35-миллиметровой пленки, бегущей через фильмовый канал проектора. Она обожает этот звук.
В Техасе, когда она ходила в кино на папиной военной базе или в местный городской кинотеатр «Ацтека» — либо с подружками на что-нибудь вроде «Великолепия в траве», либо когда ей поручали отвести младшую сестру Дебру на новый диснеевский мультик, либо в «Старлайт Драйв-ин» с парнем на новый фильм Элвиса или новую «Пляжную вечеринку» (и неизменно заводя шутливую борьбу, пока она пыталась смотреть, а парень — целоваться), — Шэрон никогда не считала фильмы «кинематографом». Или, если честно, «искусством» вообще. Киношки — не искусство, в отличие от книги Томаса Харди у нее в руках. Просто славный способ убить время. Развлечение. Но жизнь с Романом убедила ее, что кинематограф может быть искусством. Его «Ребенок Розмари» — не такое искусство, как «Тэсс из рода Д’Эрбервиллей» Томаса Харди, но все равно искусство, просто другое. Она читала книгу «Ребенок Розмари» и видела фильм Романа, и фильм искусней. И раньше она не понимала, что некоторые режиссеры создают фильмы с той же мощью, что и великие авторы. Не все. Не большинство. Ни один из тех режиссеров, с кем работала она, не считая ее мужа. Но некоторые.
Она помнит случай на площадке «Ребенка Розмари», после которого в этом не осталось никаких сомнений. Оператор Билли Фрейкер подготовил кадр; снимали персонажа Рут Гордон, миссис Кастевет. Она в квартире Розмари, просит позвонить с аппарата в другой комнате. Розмари предлагает ей позвонить из спальни, поэтому миссис Кастевет садится на кровать и недолго говорит по телефону. И кадр снят с точки зрения Розмари — взгляд мельком на то, как старушка звонит из спальни. И вот Билли Фрейкер поставил камеру в коридоре так, чтобы снимать Рут Гордон через проем. Он выбрал такой ракурс, чтобы Рут Гордон обрамляли дверные косяки. Когда Роман посмотрел в видоискатель сам, ему что-то не понравилось, и он внес правки. Когда сняли так, как хотел Роман, миссис Кастевет не было видно целиком. Ее загораживал левый косяк. Когда в видоискатель заглянула Шэрон (а она всегда смотрела на кадры Романа через видоискатель), она не поняла, почему Роман его изменил. Если в кадре должна быть миссис Кастевет, то этот вариант явно хуже предыдущего. От нее осталась только половина.
Оператор тоже ничего не понял. Но хозяин — барин, так что Фрейкер сделал как сказано. Пока Роман, сидя на ящике из-под яблок, попивал кофе из белого одноразового стаканчика, а бригада двигала камеру, Шэрон спросила, почему он изменил кадр.
Роман только мудро и озорно улыбнулся и сказал: «Сама увидишь». Потом встал и ушел.
«Какого черта это значит?» — думала Шэрон. Потом совершенно об этом забыла. Через полгода они вдвоем пришли на самый первый предпремьерный показ, проходивший в кинотеатре «Алекс» в Глендейле, штат Калифорния. Роман и Шэрон сидели ближе к концу, держась за руки. Роман, на чужих фильмах обычно любивший сидеть поближе к экрану, на своих садился подальше — потому что на зрителей смотрел даже больше, чем на фильм.
Зал был битком. Вот пошла сцена с миссис Кастевет в квартире Розмари. Рут Гордон спросила Миа Фэрроу, можно ли ей позвонить из другой комнаты. Миа сказала «да» и показала, где спальня.
Роман придвинулся к жене и прошептал:
— Помнишь, ты спрашивала, почему я изменил кадр?
Она уже и забыла, но теперь вспомнила.
— Да.
— Смотри, — произнес он и показал — но не на экран. А на целое море голов перед ними — где-то шестьсот человек.
На экране Миа Фэрроу в роли Розмари бросает взгляд на старушку в спальне, склейка — и нам показывают, что она видит. Тот самый кадр, где Рут Гордон в роли миссис Кастевет сидит с трубкой на кровати, частично закрытая дверным проемом слева.