Однажды в Карабахе
Шрифт:
В этот момент я вновь увидел Ашота. Он несколько раз кувыркнулся, как бы пытаясь увернуться от пуль, и очутился рядом с одним из подстреленных бойцов. Быстро взвалив его на плечи, он попытался пробежать обратно в укрытие. И, наверное, осознав уязвимость своего положения, начал в панике беспорядочно отстреливаться, прижав короткостволку под мышкой, а второй рукой удерживая раненого. В этот миг я боялся только одного – как бы чьи-то нервы не выдержали, и зарычал:
– Не стрелять! Не смейте стрелять! Слышите? Я сам!..
И прицелился. Ашоту до укрытия оставалось несколько метров. Армяне отчаянно стреляли в неизвестность, пытаясь спасти своего
Пуля из моей винтовки мягко продырявила ногу друга детства. Я с прицела увидел, как из его камуфляжа брызнул маленький красный фонтанчик. Он упал, как подкошенный. Раненый, которого он тащил на себе, собрав последние силы, сам прикрыл его телом.
Наступившую тишину нарушил торжествующий рев и бешеный хохот Хамзата:
– Вазген, пер…ет ку…м, сдавайся 6 ! Или все сдохнете, как собаки!
6
…Вазген, пер…ет ку…м, сдавайся! – ругательное, мат на армянском. Имя – “Вазген” – обобщительное, имеются в виду армяне.
Наш командир, сделав ему знак молчать, через секунду на армянском закричал:
– Если через пять минут не сдадитесь, обстреляем гранатометами! У вас нет выбора…
Через несколько минут кто-то из укрытия заревел на смешанном языке:
– Атмайын, ахпер джан, мы сдаемся 7 ! Не убивайте!..
Я дрожащим от волнения голосом ответил:
– Я тебе не ахпер 8 . Выходите по одному. Руки за голову, без оружия. У кого заметим гранату, стреляем без предупреждения…
7
Разнобой из азербайджанского, армянского и русского языков. Смысловое – не стреляйте, братья, мы сдаемся.
8
ахпер – брат на армянском.
Они сдались. Раненые, усталые, сломленные, ошарашенные. Ясно, что не ожидали такого конца. В два прыжка я оказался рядом со сдавшимися. Ашот, пыхтя, вылез из-под тела товарища…
Он почти не изменился. Лишь черные кудри его заметно поседели и в весе немного прибавил. Я присел на корточки, направив на всякий случай автомат на него.
– Ну, здравствуй… друг. Вот и встретились… – голос мой слегка задрожал, предательски выдавая волнение.
Ашот вздрогнул. Глаза его тупо впились в мое лицо, словно изучая каждую черточку…
Вот так и встретились. В разных лагерях, кровными врагами…
Ганмурат залпом проглотил заботливо наполненный Арзуманом стакан. Все это он рассказал нам на одном дыхании. Прилизанный, даже забыв о своем сане, по-детски открыл рот, куда подобострастно смотрел Зопаев. Очки его в дорогой оправе соскользнули на самый конец вспотевшего носа, грозя упасть и разбиться вдребезги. Аудитория зашевелилась, как бы подтверждая свое присутствие.
Ганмурат отчужденно посмотрел на нас, видимо, с трудом вспоминая причину нашего присутствия. В его воображении события продолжались, не прерываясь…
– Четверо пленников лежали связанные в широкой палатке, где мы обычно укрывались
Всего же нами было убито, считая и этого умирающего раненого, 11 человек.
Мы от ближайшего села провели в наше маленькое укрытие электричество. Поэтому нашу хорошо замаскированную под выступающей скалой штаб-палатку внутри освещал тусклый свет лампы.
Ашота я не дал связать. И он неуклюже пытался перевязать свою рану, все еще прикрывая телом раненого товарища, которого уложили рядом. В отличие от других, их не пинали и не бранили. Все знали, что с ним у меня особые счеты, а товарищ его и так был ранен. Хамзат сел перед Ашотом и молча впился налитыми кровью глазами в его побледневшее лицо…
Я внимательно присмотрелся к тонкому красивому лицу раненого, которого Ашот так оберегал, на его слегка выступающие груди, длинные пальцы и все понял. “Чеченка” на голове прятала ее коротко остриженные светлые волосы. Глаза от страха и отчаяния округлились, а губы нервно дергались. Подошедший комбат грубо схватил ее дрожащие руки и ощупал пальцы. На сгибе указательного пальца правой руки отчетливо ощущалась характерная “потертость” профессионала – снайпера. До мозоли дело не дошло, но и без этого было ясно, что в наши руки попала уникальная пташка – одна из “белых колготок”. Так называли прибалтийских наемниц – хладнокровных, беспощадных, профессионально обученных снайперов-женщин, воюющих непременно на стороне армян. Комбат молча схватил ее за воротник, но, встретившись со мной взглядом, не стал рвать камуфляж. Видимо, хотел удостовериться – характерные синяки от приклада должны были остаться и на плече. Ребята не поленились и нашли ее винтовку, на стволе которой было аккуратно начертано восемь насечек.
Комбат побелел от ярости и схватил ее за горло.
– Сука!.. Ты что здесь потеряла? Выходит, уложила стольких наших ребят, да-а?
Я сам невольно схватился за охотничий нож, вспомнив молодого Алимардана, сына лесничего, которого неделю назад обнаружили с зияющей дыркой на лбу от снайперской пули.
Она хрипела. Ребята, окружившие нас, начали зло улюлюкать:
– Не порть товар, командир. Порезать ее на куски всегда успеем…
Вдруг я вздрогнул от неожиданности. До сих пор молчавший Ашот резко обнял мои ноги и заорал, охрипшим от отчаяния голосом:
– Режь меня! Порви на куски, ты имеешь право. Закопай живьем, сожги как мусор… Но ее не тронь! Она моя жена. Именем Аллаха твоего молю! Могилой отца прошу!
Я молча отстранился. Наши взгляды с комбатом встретились. Он нехотя отпустил уже посиневшую прибалтку, которая начала жадно ловить ртом воздух.
– Ее не отпущу, – тяжело выдавил из себя комбат, – был уговор насчет этого ублюдка, – он указал кивком на Ашота. – На ней кровь наших ребят.
– А я и не прошу, – ответил я. – Но потерпи пока…
– Убейте меня! Я во всем виноват! Не трогайте ее, – вновь завыл Ашот.
– А с чего взял, что тебя отпустят, гад? – неожиданно бросился на него Хамзат с кулаками. – Тебя, суку, растоптавшего хлеб-соль!..
Мы пытались оттащить брата, но это долго не удавалось. Словно обезумевший, Хамзат вцепился мертвой хваткой в него, избивая кулаками, головой, бил его, бил… Когда все-таки удалось оттащить его от Ашота, Хамзат, задыхаясь, заорал:
– Ты думаешь, я прощу тебе, что ты со мной сделал?