Однажды в Лопушках
Шрифт:
— Все просто, — смилостивился он, погладив камни. — Это даже не обряд. Это право рода.
И меня посадили на стол. Я не хотела. Я опять испугалась и захныкала, от голоса этого человек поморщился.
— И вправду сильна. В общем так, слово я сдержу…
— Еще бы, — сказала мама в сторону.
…стало быть, она подстраховалась? Чем? Клятву взяла? И хорошо, не будь клятвы, он бы обманул.
— Но это не выход, — он словно и не заметил оговорки. — Девка сильна. И с годами будет становиться только сильнее… вот
Он хихикнул.
— Сила будет пробовать её на прочность. И учить её все одно надо, сила рано или поздно, но пробьется. Так что подумай. Я бы мог. Не бесплатно, конечно… но, помнится, к этому браслету пара быть должна.
Мама кивнула.
— Вот и отлично. Принесешь и договоримся. Под клятву, само собою… раз ты так клятвы жалуешь.
Мне хочется кричать. Нельзя верить! Не ему, не этому человеку с пустыми глазами. Где он сейчас? Что с ним стало?
Но тяжелая ладонь ложится на голову.
— Глаза закрой, — приказывает он. И я подчиняюсь.
Страшно.
И еще больно. Я бы точно закричала, если бы не этот человек. Он ждал крика, а потому я лишь покрепче стиснула зубы. А он что-то делал, там, внутри меня, отчего становилось дурно.
Очнулась я уже в другой комнате, еще более грязной, чем та, первая. Здесь и пахло хуже. И обои висели клочьями, словно старая шкура. В углу высилась груда коробок, а в них ползали тараканы.
— Как ты, милая?
Я лежала на диване. И мама гладила голову. Голова болела неимоверно. И хотелось одного — спать. Наверное, я и заснула, потому что в себя пришла уже в поезде.
И потом — в бабушкином доме. И даже нисколько не огорчилась, когда мама сказала, что должна уехать. Она всегда уезжала, и пускай. Я больше не хотела в город.
— Это пройдет, — я снова слышала чужой разговор. — Он сказал, что слабость — это нормально, что… он обещал её научить.
— Ничего хорошего из этого не будет. Вернула бы ты драгоценности.
— Кому?! Боги, мама, не начинай снова… пусть не он, тут ты права. Я найду другого учителя. Маруся поправится, и мы уедем.
— Куда?
— Не знаю… подальше. Может, на Север. Там всегда специалисты нужны. А я хороший специалист. Будем жить вдвоем. Давно нужно было… ты пока присмотри, а я… я с делами разберусь. Только Кулечке не говори, хорошо? Переживать станет. А ей сейчас и без того непросто.
— Что, рассказала?
— Рассказала.
— И что рассказала?
— Мама… это… прости, но…
— Глупые вы, — вздохнула бабушка. — От судьбы бегать… скажи, что дома ей всегда рады. Что бы у нее там ни получилось. Хорошо бы, чтобы получилось, но… тут уж дело такое. Камни не дадут.
— Ты про…
— Них.
— И почему тогда ты тоже… не отдала?
— Хотела, но… сестре обещала, что тебя не обижу. А они, как ни крути, твое наследство. И тебе решать.
— Я… отнесу их на алтарь. Отдам. Потом. Позже. Они ведь дорогие. Я знаю. И если продать, то… хватит и на переезд, и на квартиру там. И на учебу. Я… я хочу лишь, чтобы моя дочь, чтобы она ни в чем ни нуждалась.
Почему-то мне представилось, как бабушка укоризненно головой качает.
— Думаю… мне бы неделю, может, две, и я вернусь. Только не говори, ладно? Если станете отговаривать, то… то отговорите. А я вот прямо чувствую, что надо уезжать.
Не успела.
Это знаю я, нынешняя, но я тогдашняя просто закрыла глаза. Мне было так… плохо.
…взмах.
Выше.
И тьма обнимает, утешая, нашептывая, что уж теперь-то мы вместе, что…
…вода льется по лицу, по лбу, унося жар. И я открываю глаза.
— Тише, девонька…
Над головой гремят листья дуба. Зеленые какие. Смотреть на них больно.
— Что скажешь?
— А что тут скажешь, — вздыхает кто-то, и я не сразу узнаю тетку Василису, до того молодой она кажется. И красивой. Линка на неё похожа, но все одно другая. — Бестолочь…
— Кто?
— Оба. Разве ж можно так, намертво, силу закрывать? Она ж все одно прибывает, наполняет тело, а выхода нет.
— И что делать?
У тетки Василины круги под глазами, отчего глаза эти кажутся огромными. И черными, что бездна. Я… я дружу с Линкой, она тихая и не любит со двора уходить. Будто у нас заблудиться можно. А еще я обещала её в лес сводить, на поляну, куда лось приходит.
Я ему соль таскаю.
Он старый и больной, и рога у него огромные. И на таких рогах мы вдвоем уместились бы, а еще для Ксюхи местечко бы осталось.
— То и делать. На кровь заперто, кровью и отворим. Попробую со своей связать, а там, чай, Она поможет… силу и вправду придержать надо бы. Много её. Ребенку не управиться. Сделаем так, чтобы уходило к… тому, что под водой укрыто. Не самый лучший вариант, конечно, но другого я не вижу. Артефакт на кровь завязан, стало быть, откликнется.
Озеро.
Я только моргнула, и вот уже стою на берегу, над самою гладью черной, смотрюсь в неё и вижу себя, исхудавшую, бледную, что тень. И бабушку за спиной, а еще тетку Василису в алом облачении, которое и красивое, и страшною её делает.
Но страшно мне не было.
— Протяни руку, — попросила она. И я послушно вытянула.
Вода была ровной.
И черной.
Страсть до чего хотелось потрогать её.
— Можешь закрыть глаза. Я порежу тебе руку, помнишь, мы говорили?
Не помню. Но та, другая, я кивнула. Стало быть, в отличие от меня, она как раз-то и помнит.
— Хорошо. И тогда твоя кровь упадет в воду. Так надо, чтобы тебе стало легче.
Легче?
Да, я ведь болею. Давно. Давно? Кажется… трава уже желтеть стала, значит, на улице осень, а я помню еще лето. И выходит, что я пропустила, когда эта самая осень и произошла.