Однажды в России
Шрифт:
Дома, привычно завозившись у кодового замка, он поднялся на лифте на свой этаж и открыл дверь. Прихожая встретила его тишиной.
– Аня!
– позвал он, - Анюта! Я дома!
Нет ответа.
– Анюта! Я долго тут буду стоять один? Меня что, опять никто не встречает?
Из кухни, наконец, вышла Анюта и медленно подошла к Генке. Он взял ее на руки и погладил за ухом. Это была громадная персидская кошка. Ласковая, но с придурью.
– Как ты тут без меня?
– он осторожно опустил Аню на пол и снял куртку. Потом переобулся в домашние шлепанцы и пошел на кухню.
– Ждала? Голодная, небось?
Кошка,
– Так...
– Гена окинул взглядом ульрасовременное кухонное царство - пора и мне перекусить...
Он достал из холодильника пакет картошки и высыпал его во фритюрницу. Потом включил ее и достал из холодильника водку.
– Ну, Анюта, - сказал он, - придумай-ка повод выпить! За это получишь свой "Вискас".
Анюта изо всех сил изобразила тяжелое раздумье.
– Ну?
Тишина.
– Значит, опять будем пить просто так? Ладно. Нам не привыкать...
Гена налил себе стопку и поглядел на нее. Потом на кошку. Потом поставил рюмку на стол и пошел за "Вискасом". Только насыпав полную тарелку для Ани, он вернулся к рюмке и снова взял ее в руку.
– Итак... Еще один день прошел, подруга... Он принес нам... Не буду тебе врать... Около штуки, по самому скромному подсчету. Вот за нее и выпьем...
Гена поднес рюмку ко рту и выдохнул...
В этот момент дверь взорвалась звонком.
Он поставил рюмку обратно на стол (мало ли, кто и зачем?) и пошел открывать. Это был Страшила. Пьяный в стельку, с двумя телками, он ввалился в прихожую.
– Сюрпрааайз!
– заорал он. И обернулся на девиц.
– Три, четыре!
– Хэппи бёздэй ту ю...
– нестройно запели девочки. Страшила подтянул грозным басом.
– Хэппи бёздэй, диар Гена, хэппи бёздэй ту ю...
* * * - Знаешь, что самое странное?..
– шепнула Катя.
– Что?
– Я про тебя ничего не знаю. Ни-че-го. Я собралась целоваться с незнакомым человеком.
– А много ли ты знаешь сама про себя?
Губы Гены почти прикасались к Катиным. Тонкая стена воздуха между ними пахла табаком, водкой, духами и памятью.
– Только то, что удалось запомнить...
– А будущее?
– Я в него не заглядываю.
– Что же удалось запомнить?
– Многое.
– Например?
– Все первое. Счастье, беду... рюмку... обиду... любовь...
– А второе? Третье?
– В пионерлагере на третье давали какао. Оно было несладким и похожим на помои.
– Я помню.
– Можно вас спросить?
– Попробуйте...
– Я похожа на блядь?
– Нет.
– Тогда почему я готова поцеловаться с первым встречным, которого совершенно не знаю?
– А ты готова?
– Не знаю.
– Ты не похожа на блядь. Иначе...
– Что?
– Иначе ты прижилась бы в Городе, из которого бежишь.
– Как прижился ты?
– Да. Как прижился я, и еще несколько миллионов человек.
– Мне было душно там. Душно и страшно. Ведь все вокруг там врут...
– И бегут куда-то...
– Чтобы снова врать на бегу...
– Да. Всем, начиная с себя.
– Наверное, я в детстве перечитала слишком много книг.
– Слишком много? Да ведь ты даже Есенина не знаешь!
– А ты поверил?
– Ах, да... Ты же едешь из Москвы...
Катя улыбнулась...
– Зачем читать книги, если в жизни все происходит иначе?
– Какая разница, как происходит в жизни, если жить книгами?
– Они - выдумка. А жизнь можно потрогать.
– А секунду спустя твое прикосновение к реальности превратится в воспоминание и смешается с толпой персонажей из романов. А спустя день станет неотличимо от них.
– Гена отодвинулся.
– Память мудро перемешивает то, что было, с тем, чего не было. И книги здесь не могут не помочь... И фильмы. И просто мечты...
– Секунду назад мы едва не поцеловались.
– Да. Жалко, что эта секунда прошла.
– Мне тоже жалко...
– Что вы делаете?
– Я хочу выключить свет.
– Зачем?
– Мои глаза устали смотреть на тебя, Катя. Им больно...
– Это - фраза из романа?
– Не важно. Она уже провалилась в прошлое и можно считать секунды, пока она долетит до дна ...
– Раз... Два... Три...
* * * - Четыре... Пять!..
– голос Страшилы сорвался на визг, и в тот же момент в центре зала вспыхнул ярчайший галогеновый прожектор.
В конусе света театрально заблистал дородный, хищный "Мерс". Вокруг него рикошетом высветились лица гостей, приглашенных на презентацию.
Страшила в неописуемом костюме стоял на вращающейся площадке с автомобилем. Он показался Гене как никогда похожим на клоуна. Что-то от Пьеро появилось в прежнем Арлекине. Не хватало только длинных рукавов и нарисованной слезы на щеке.
– Сегодня...
– Страшила приосанился.
– знаменательный день в жизни нашей фирмы. Не прошло и ста лет с появления первой самодвижущейся кареты, как ее пра-пра-правнуки впервые доехали до подиумов нашей фирмы! Когда наши с вами предки решали сложный ребус с серпом и молотом, а двое баварских автомехаников решили окрестить новорожденное чадо своими именами, причем один из них великодушно оставил в веках имя своей дочери Мерседес... Никто не мог предположить, что сверкающее лаком прекрасное чудовище, которое вы видите перед собой, станет решением всех ребусов человечества по обе стороны железного занавеса!
Раздались вежливые аплодисменты, отразившие всю гамму чувств присутствующих - от зависти, тех кто притарахтел сюда на "волгах", до снисхождения тех, кто приплыл на "бентли".
– Оглядываясь назад, на проделанный нами путь, я просто... просто...
– на миг в оплывшей ряхе Страшилы мелькнуло выражение мальчика, пляшущего под "Оттаван" в уродливых "бананах", - просто не нахожу слов. Поэтому попрошу подняться сюда, на подиум...
– он театрально выдержал паузу...
– нашего директора Геннадия Андреевича!
Гена вышел на подиум под те же вежливые аплодисменты и поглядел в зал. Хлопнул по плечу Страшилу и остался один на один в окружении разных человеческих лиц.
Все гости, кроме телевизионщиков, были хорошо одеты. Ходить на подобные мероприятия давно стало для них светской обязанностью. Они делали вид, что устали от этого, хотя каждый, не получивший приглашения, считал себя смертельно оскорбленным. В толпе сновали неприметные официанты и шелестел шепот. Среди чужих замелькала родная до отвращения ряшка Страшилы. Он был здесь как рыба в воде и уже нацелился на одну из специально приглашенных "живых роз" - фотомоделек. Гена облокотился на блестящий капот и поймал себя на мысли, что не чувствует ничего, кроме усталости.