Шрифт:
…Проснулся
Однажды я проснулся.
Утро 31-го. Тяжело и грустно. Тяжело думать, что завтра… а грустно, потому что вчера… Плетусь на кухню, там все – и мама у шкваркающей плиты, и папа с шелестящей газетой. Вчерашняя. Перечитывает. Свежая позже. У мамы – спина, у папы – тапочки.
– Руки!
Конечно, не мыл. Но идти не хочется.
– Мыл.
Не проверяют. Потеряли бдительность – у папы Кубок кубков, а мама перебирает в голове поток несделанного, что надо успеть за день, хоть это и нереально.
1.
2. Костюм
3. Сумка…
– Зоя Федоровна, так мы придем?
Договаривается. У меня дрожит рука. Ложка скачет по тарелке. Брызги манки попадают на стол, где лежит горбушка, намазанная маслом. Можно, я не буду доедать? Никому нет дела – папа так и не вынырнул, мама повернулась, но только на мгновение:
– Быстро. Какао стынет.
Холодное. Всегда же так. И каша – соли больше, чем сахара. Интересно: когда мама готовит, то задумывается о том, как я это буду есть? Или для нее важнее тарелка после завтрака: съел – хорошо, нет – кто-нибудь съест, не выбрасывать же.
Парикмахерская через дорогу. Сегодня ветер. Листья вертятся в небе, как потерявшиеся.
– Отрастил, – ворчит мама. – На бабушкиных харчах.
Не люблю это слово. Как будто что-то неприятное и мокрое. Да, мокрого там было предостаточно, но из неприятного только то, что мало. Лето я провел у бабушки в Гаграх, на сметане и водных процедурах. Еще залез на две горы, где поставил отметку, что был там.
На входе ждал незнакомый сенбернар. Тоже стричься?
В комнате было три кресла. В первом сидел старичок с редкими волосами (их количество можно было подсчитать) – он все смотрел на себя, как будто не верил, что может так выглядеть. Во втором – бабушка в «кричащем» костюме. Она застыла, как будто для ее прически так надо. В третьем – мальчик моих лет с русыми, почти невидимыми волосами.
Над ними боги, обжигающие… головы. И только руки: чик-чик. Взмахи лезвия, волосы, как брызги, – красиво, ловко. Только звуки кромсания… звонкие, жужжащие, бросающие в дрожь.
– Подожди, – остановила меня одна из трех богинь, – я так и не увидел, кто из них точно, как будто голос был записан. – Почитай пока.
Журналы предлагали купить стойкую крем-краску, поехать в Китай и разобраться в отношениях с тещей. Еще я нашел рекламу гостиной. В картине мне понравился вид из окна: там летел огромный дирижабль с надписью «Невозможно не заглянуть».
Мальчик встал, вежливо спросил, сколько с него. Назвали цену, он расплатился и вышел. Был возрастом как я, только без мамы. Ему доверяют деньги, он сам переходит через дорогу, он не боится этого «вчик»…
– Давай же, – поторопила мама. В кресле лежала дощечка – для таких, как я, и просто низкорослых. Я сел на нее. – Я скоро, – мама убежала, оставив меня один на один с парикмахершей.
– Готов? – спросила Зоя Ф., женщина неопределенных взрослых лет. Я кивнул.
Огромные ножницы прокричали: «Ссыч!». Я дрогнул. Хотелось закрыть уши. Я смотрел на огромный зеркальный квадрат и видел свое сморщенное лицо и две полоски вместо глаз.
– Не дрейфь. Мы просто отрежем все лишнее.
Успокоила… Парикмахерша была похожа на бочонок с вытекающим маслом – ее губы блестели, лоб лоснился, и руки тоже как будто выжимали масло.
– Спину!
Я выпрямился.
– Голову!
Бочонок умел командовать. Двум другим клиентам закончили прически одновременно. Они еще о чем-то посмеялись при выходе, и я не заметил, как они что-то платили. Я подумал, что у кого нет денег, тот может расплатиться шуткой. Стал придумывать шутку, чтобы сэкономить маме деньги, но ничего путного не приходило в голову.
– Не вертись!
Она силой повернула меня. Неприятно, однако. Мамина знакомая… она должна, напротив, ко мне отнестись более внимательно. Тепло и сладко. Чтобы как дома. Потому что близкая знакомая – это все равно что семья. Но тут другое. Тут – словно я ей мешал. Мне нужно было замереть и не двигаться, невзирая на все, что со мной может произойти. Она дергала волосы, крутила голову, наклоняла, как будто играла в игру, где за каждый наклон, поворот начислялись очки.
– Ты всегда такой?
– Какой?
– Нервный какой-то.
Почему я не мог встать и просто уйти? Я не был связан, просто скинуть, спрыгнуть, дверь прямо, никто меня не остановит. Может, бросят: «Ты чего?» Может, отвечу: «А ничего, хочу ходить с длинными волосами». Но… нет. Буду сидеть. Потому что… во-первых, мама не поймет. Папа, может быть, поймет, он сам по юности носил пятьдесят три сантиметра. Во-вторых, школа. В-третьих, дурацкая привычка – обязательно коротко, и сменка в школе, и домашка сделанная, и все… эти привычки просто так из себя не выкинешь.
Ножницы просвистели. Они срезали первый ряд, пробежались по прямой, сместились на десять градусов, волосы взлетали, как будто ветер был не только на улице, но и здесь, и тут же слепленными полосками падали вниз.
«Ссыч!»
«Хы-хы!»
Два лезвия, превратившие мое утро в кошмар, – когда ничего не можешь сделать. И только терпеть, время замерло, только ножницы, эти две половинки смыкались в противном звуке.
– Глаза не закрывай.
Почему не закрывать?
Зоя Федоровна, видимо, считала, что я слишком мал, чтобы все объяснять. А я и не спорил – я действительно был мал и верил, что взрослые не могут причинить вреда. Верил, по крайней мере старался. Она включила телевизор, где ведущий на рябом экране рассказывал о пользе молока.
– Молоко сейчас не из молока…
Она не смотрела на ножницы, я видел, как ее глаза вцепились в экран. Я следил за ее рукой, и мне показалось, что она движется независимо от парикмахерши. Ее рука, как в фильме ужасов, несла в себе зло.
– Чего они машины понаставили? Сегодня снова не выйдешь. Фаритыч, ты мне жизнь не порть.
Рука двигалась быстро, как будто ее завели, и завод еще не скоро кончится. Ведущий попрощался, и запрыгали буквы начинающейся передачи «Учим итальянский».