Одно сплошное Карузо (сборник)
Шрифт:
Твардовский был убежденным русским патриотом. Несмотря на универсально-космополитическое значение его подвижнической деятельности, в сущности, только Россия была средой его обитания. Как-то раз мы оказались в одной делегации на конгрессе Европейского сообщества писателей в Риме. За Твардовским ходил переводчик Жора Брейтбурт. Он делал большие глаза и шептал: Трифоныч страдает, считает дни до отъезда… Страдание это, в конце концов, перешло, разумеется, в другое качество. Проходя по улицам Вечного города, Твардовский протягивал к прохожим свои большие ладони. Итальянцы, итальянцы, что же вы понимаете?!
Он был представителем местнической эстетики и универсальной, безусловно, религиозной – хотя он, кажется, ни разу не высказывал своей веры – этики. Такие люди, как он (число их не так велико), были носителями трагедии, глубокого этического и философского кризиса.
Борьба Твардовского, которая шла по принципу «хоть четверть правды, хоть полправды, хоть краткий миг, но полной правды», поистине достойна самого высокого и непреходящего восхищения.
Союз рептилий [248]
В американских теленовостях вдруг возникает нечто миражное, полузабытое: сцена Большого Кремлевского дворца с ее центральными и боковыми ложами и трибуной. В ложах стоят пожилые люди, все повернутые в одном направлении, кисти рук в мерно пульсирующем движении. Там, куда они все смотрят, с исключительной медлительностью появляется цепочка таких же, как все присутствующие, стариков, ведомая одним из них. Кисти рук движущихся тоже слегка трепещут.
248
Опубликовано: «Страна и мир», Мюнхен,1985.
Юбилейный пленум Союза писателей СССР, посвященный пятидесятой годовщине создания этой уникальной в истории человеческой культуры творческой организации. Да, уже полста. Судьбоносный. Как нынче любят говорить. 1934 год завершился выстрелом в лидера ленинградских большевиков Сергея Кирова. Именно тогда был провозглашен социалистический реализм с его призывом отражать действительность в ее исторической перспективе, то есть не такой, какая она есть, а такой, какой ей следует быть согласно решениям партии. Тогда же был утвержден философский статус советских писателей как «верных подручных партии». То есть участников определенного мистического ритуала.
Вперившись в телевизор, я пытался различить знакомые лица. Никого, кроме нежно рукоплещущего Айтматова, различить не смог. Что за черт, куда же все подевались – даже Марков [249] не бросается в глаза, не говоря уже о Михалкове. Переключил на другой канал, авось тоже покажут историческое действо. Не ошибся, показали, но опять, кроме Айтматова, никого не могу различить на трибуне, ну вот. Правда, немного Бондарев, ну вот, правда, в первых креслах фронтовая фурия Юлия Друнина – и больше нет знакомых лиц; темно-серая пиджачная масса, отягощенные соцреализмом, неотчетливо вылепленные лица. В лучшем случае можно было бы в жанровом смысле отобрать из них команду пенсионеров-доминошников из тех, что умеренно покряхтывая, сидят день-деньской в Тимирязевском парке, задавая друг другу сакраментальный вопрос: «У кого шестерка, товарищи?»
249
Марков Георгий Моккеевич (1911–1991) – Первый секретарь СП СССР с 1971 г., председатель правления СП СССР с 1977 по 1989 г.
Позднее в газете встретились отрывки из речи главного человека на этом собрании, его основные, так сказать, мысли. «…Создавать возвышенные образы наших современников, пламенных патриотов… отражать вдохновенный труд советских людей… воплощать в жизнь мудрые решения партии…» По-английски эти неизменные, пятидесятилетней давности, заклинания звучали совершенно несусветно.
Больше всего я был, однако, обескуражен явным недостатком знакомых лиц. Все-таки я был в составе этого союза в течение восемнадцати лет, покинул его всего лишь пять лет назад, достаточно хорошо еще помню обитателей президиумов; куда они все подевались? Может быть, в ходе текущего развития Михалков стал похож на Кузнецова, а тот, в свою очередь, на Стаднюка [250] , а все вместе – на писателя Шундика? [251]
250
Стаднюк
251
Шундик Николай Елисеевич (1920–1995) – главный редактор журнала «Волга» с 1965 по 1976 г., главный редактор издательства «Современник» с 1979 по 1981 г.
В глубины зала заглянуть в течение полуминутного телевизионного сюжета трудно, а ведь там, в этих темноватых глубинах, могли сидеть и те еще оставшиеся немногие «с лица необщим выраженьем». Быть там, в этой однородной, почти неразличимой массе. Трепетать дланями вместе со всеми? Б-р-р, страшно об этом даже и подумать, а ведь были времена…
Были времена, когда я страстно жаждал вступления в этот Союз, когда едва ли не с благоговением принимал из рук председателя Приемной комиссии Сергея Антонова стильную членскую книжечку. Даже не верилось: вот я, вчерашний молодой врачишка, стал настоящим профессиональным писателем, членом Союза. Начинались 60-е годы.
В те времена, хотя фразеология официальных заклинаний была все той же, все-таки трудно было не различить в президиуме отдельные индивидуальности, хотя сногсшибательного нашего председателя Константина Федина [252] , известного под кличкой «чучело орла», или луноликого Александра Твардовского, или массивного, бывшего Серапионова брата Николая Тихонова, или Константина Симонова с его под-хемингуэевским шиком, или хрупкого лесовичка Константина Паустовского, или косолапого, полного иронии Павла Нилина, или даже полумифического парижанина Илью Эренбурга, или даже (в этом случае слово «даже» идет с обратным эренбурговскому смыслом) драматурга Георгия Мдивани, с именем которого связан один из шедевров внутрисоюзного фольклора: «Искусству нужен так Мдивани, как заду ржавый гвоздь в диване», – словом, индивидуальностями Союз был в те годы довольно богат, несмотря на то что все эти индивидуальности проходили по разряду «подручных партии».
252
Первый секретарь СП СССР (1959–1971), председатель правления СП СССР с 1971 по 1977 г.
Однако в начале шестидесятых Союз начал меняться, в него вливалось наше поколение. Старая сталинская гвардия, несмотря на присутствие в ее составе людей талантливых и профессионально искусных (не откажешь ведь в профессионализме даже и Федину, автору романа «Города и годы»), уже сказала свое слово. После первого в истории литературы соцреализма бунта, связанного с выпуском альманаха «Литературная Москва» (бунт был поднят именно «сталинской гвардией», а не какими-то диссидентами), писатели старшего поколения дружно предали Пастернака, почили на лаврах взаимопривязанности, взаимопозора. Желанной тишины, однако, партия не добилась. Выразительно молчал Эренбург (не прошло и трех лет, как стали выходить его знаменитые мемуары), Твардовский уже начинал перетряхивать старье «Нового мира», дерзили время от времени «окопники» в лице Бондарева и Бакланова, а самое главное – ежедневно (не в переносном, а в буквальном смысле) появлялись новые писатели из числа людей, не достигших и тридцатилетнего рубежа, то есть по-настоящему молодые писатели.
Такого бурного омоложения своего состава Союз писателей не знал ни до ни после. Мощно вломился через резные дубовые двери похищенного у графа Олсуфьева особняка на Поварской (ныне Воровского [253] ) отряд бунтарей-поэтов во главе с Евтушенко и Рождественским (подумать только, даже ведь и Роберт, нынешний трижды секретарь-лауреат, в то время считался бунтарем), за ними ввалились Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава (и это несмотря на фельетоны в газетах и обвинения в мелкобуржуазном хулиганстве). Потом Коржавин [254] , Юнна Мориц, Куняев, Панкратов, Хабаров, Кашежева, Луговой и прочие, и прочие, включая и шваль вроде Фирсова и Чуева.
253
Ныне снова Поварская улица.
254
Наум Коржавин, отбывший уже казахстанскую ссылку, сформировался как поэт значительно раньше вступления в Союз Евтушенко, Рождественского и Вознесенского.