Одноклассницы
Шрифт:
Много позже, став взрослой, Марина безжалостно и даже с каким-то садистским удовольствием выбрасывала колготки со стрелками и распечатывала новенькую пару в шуршащей целлофановой упаковке, словно пытаясь компенсировать себе те годы, что проходила в дырявых колготках.
Но еще больше 90-е запомнились, как время кровавых тряпок. Сначала не было прокладок, потом денег на них. Зато были старые простыни, рваные на одинаковые лоскуты. Стирать их было сущим наказанием. Почему-то именно эта кровь отстирывалась хуже любой другой, будто была какой-то особенной. Тряпки быстро покрывались
Марина. 9-й класс.
Марина сидела в кресле, разбирая мокрые волосы на прядки и заплетая их в тоненькие косички. Шевелюре, которая получалась на следующее утро после этих манипуляций, могла бы позавидовать Анжела Девис. Марине ужасно нравилось. Жаль, что в школу распущенные волосы носить было нельзя.
Сидя в кресле, одну ногу Марина поджала под себя, а второй катала по полу трехлитровую банку с деревенским молоком. Покупать сливочное масло было дорого. Поэтому мать приспособилась покупать молоко и сбивать масло самостоятельно. Процесс был долгим и нудным, но масло получалось вкусным. Вообще, дорого было все: масло, сыр, колбаса, мясо. Бесплатной была только своя картошка. Её в основном и ели.
Дачу, именовавшуюся тогда модным словом фазенда, Марина ненавидела всеми фибрами души. Но была уже достаточно взрослой, чтобы понимать – без дачи им не выжить. Время было такое: безденежное и неопределенное. Время добровольно-принудительного ковыряния на шести сотках пропитания ради. В образке плодовых деревьев, подкормке малины и пасынковании помидоров разбирались все.
Шесть соток, которые взяла мать, располагались в сорока минутах езды на электричке и дачей только назывались. Там не было ничего, кроме одуванчиков и колышков по периметру участка. В первое лето мать наняла забулдыг, те соорудили убогий сарайчик, в котором можно было укрыться от дождя и солнца и хранить инвентарь.
Мать ездила на дачу три раза в неделю: в субботу, воскресенье и вечером после работы по средам – поливать. Марина по необходимости, стараясь ограничиваться одним днем. И пыталась переделать в этот день все материны поручения: вскопать, полить, прополоть, проредить, собрать. Потом, нагрузившись сумками и ведрами, собранный урожай волокли домой. Перетаскать на своем горбу все было, конечно, невозможно. В начале сентября приходилось нанимать машину, чтобы перевезти мешки с картошкой.
«Вставай. Вставай, пошли,» – толкнула увлекшуюся по дороге на дачу в электричке книжкой Марину мать, уже взяв за руку младшего брата. Они стали быстро пробираться к тамбуру. На ходу Марина оглянулась. Так и есть. С противоположного конца в вагон вошел кондуктор. На следующей станции они выскочили на перрон, перебежали с толпой таких же поездных ловкачей в обилеченный уже кондуктором вагон и уселись на жесткую деревянную скамью. Эти перебежки были привычными. В самом деле, не покупать же шесть билетов на электричку: три туда и три обратно? Разориться можно. Весь урожай с дачи не будет столько стоить, сколько проезд за все лето.
Дача выработала у Марины стойкую неприязнь к сельскохозяйственным работам на всю оставшуюся жизнь.
Марина. 9-й класс.
«Да уж Смирнова – красотка,» – укоризненно протянула Галина Викторовна. – «Нашла время.»
«Галина Викторовна, я сегодня не буду фотографироваться,» – скороговоркой произнесла Оксана.
«Об этом не может быть и речи,» – отрезала классная. – «На выпускной фотографии за 9-й класс будут все.»
«Я даже белый фартук надевать не стала,» – растерянно протянула Оксана.
«Значит будешь в черном,» – невозмутимо парировала Галина Викторовна.
Ежегодное ритуальное фотографирование класса происходило на школьном крыльце. Это было удобно. Детей можно было расставить на ступенях друг за дружкой, по росту, чем классный руководитель сейчас и занималась. Оксану в черном фартуке она задвинула в уголок, велела встать бочком и ни в коем случае не поворачиваться лицом к фотографу. Вокруг правого глаза Смирновой расплывался фиолетовый синяк – результат близкого общения с ручкой швабры. Своим понурым видом она не должна была портить общую белофартучную и белобантовую картину. Сама Галина Викторовна встала в первом ряду по центру, придав лицу несвойственное ему обычно чуть удивленно-радостное выражение. Яркое майское солнце слепило глаза.
Марина белые банты проигнорировала. Ей давно хотелось сфотографироваться по-взрослому, красиво. Поэтому в последний момент, перед самым щелчком фотоаппарата, она повернулась вполоборота и чуть закинула голову назад. По ее расчетам именно так она должна была получиться хорошо.
Расчет оправдался на все сто. Она любовалась готовой фотографией каждый день. Ах, если бы только она была на фото одна, без одноклассников, и крупным планом!
«Слышь, Маринка, мой брат сказал, что ты самая пиздатая телка в классе,» – как-то сообщил ей во всеуслышание на перемене Шурик Бузалев.
Комплимент был сомнительным по форме, но бесспорным по содержанию. Она запомнила его на всю жизнь. После школы Шурик предложил ей сигаретку за углом соседней школы. Курить Марине не понравилось, но жест она оценила.
«Первый раз, что-ли?» – покровительственно спросил Шурик.
«Ага,» – закашлялась вновь Марина.
«Привыкай, скоро научишься.»
Марина. 10-й класс.
Вечное противостояние между «ашками», «бэшками», «вэшками» и «гэшками» закончилось. После окончания 9-го класса классы расформировали и сделали всего два: «А» и «Б». Первый гордо именовался физико-математическим, второй с оттенком пренебрежения обычным. Лучшие люди покинули школу налегке и подались в шараги, где учили жизни, а не теоремам. Дышать стало легче.
В физмат Марина, конечно, не пошла. Да и не взяли бы ее туда с тройкой по физике. Новый класс немедленно поделился на группировки по бывшей принадлежности к «ашкам», «бэшкам», «вэшкам» или «гэшкам», да так и существовал два года: взбалтываясь, но не смешиваясь, как любимый коктейль Джеймса Бонда. Новой классухой была биологичка – дама вполне адекватная, если не закалывать ее предмет.
Конец ознакомительного фрагмента.