Офицерская баллада
Шрифт:
– Ну чего, полегчало?
Сергей пожал плечами, посмотрел затравленно на Марата, ожидая насмешки:
– Не могу на мертвых смотреть – выворачивает.
Подъехала «буханка» – медицинский «уазик». Вылезли два хмурых бойца с носилками. Марат показал рукой на широкую дверь склада:
– Сюда давайте.
Прокурор попрощался, напомнил Марату о завтрашней встрече и ушел с Морозовым, что-то обсуждая на ходу. Тело Ханина занесли в «уазик», Тагиров запрыгнул вслед за врачом, махнув рукой на прощанье. Гремя ключами, мрачный прапорщик Вязьмин закрыл и опечатал склад, ушел по своим делам.
Серёжа Викулов продолжал стоять, прислонившись к дощатой стене. И продолжал бормотать то ли извинения, то ли проклятия кому-то.
На следующий день ровно в два часа вымотанный Марат доставил прокурору результаты суточного труда – серую картонную папку с бумагами по делу и вещмешок с личными вещами сержанта Ханина.
Майор Пименов просмотрел материалы, в вещмешок даже не заглянул. Довольно кивнул:
– Ну что – молодец, лейтенант, оперативно сработал! Бумаги заполнены правильно. Еще характеристику принесешь от командира взвода – и можно дело закрывать. Тут все понятно. Резкий запах алкоголя, никаких посторонних повреждений… Самоубийство на почве несчастной любви под воздействием опьянения. – Майор поднялся, протянул руку. – Спасибо, буду начальнику рембазы звонить, просить о твоем поощрении. Пойду в столовую – составишь компанию?
Марата передернуло, кислая слюна заполнила рот:
– Спасибо, я есть не могу со вчерашнего. Как о еде подумаю – человеческие внутренности мерещатся.
Пименов хохотнул:
– Тогда не настаиваю. Ну ничего, и через это надо пройти – привыкнешь. Давай, лейтенант, до встречи, – и зазвенел ключами, закрывая сейф.
Тагиров вышел на улицу, потопал по раскаленному асфальту в сторону своего дома. Хотелось помыться, уже в третий раз за сутки.
Марат не решился поделиться с прокурором своими сомнениями. Служить сержанту Ханину оставалось месяц-полтора. Неужели не мог потерпеть совсем немного и уже на месте разобраться с неверной девчонкой, расставить точки над «i»? И что-то не так было с посмертной запиской.
А с другой стороны, Тагирову больше всех надо, что ли? Пименов – стреляный воробей. Может, у него этих самоубийц – по пучку в месяц, и все с прибабахом. Другие-то и не вешаются, верно?
Но мрачные мысли не отпускали, и особенно изводило чувство, что Тагиров чего-то не понял, не увидел явного. Задумавшись, он толкнул дверь хозяйственного магазина – надо было пополнить запас мыла, изведенный после яростного мытья. Прищурился, зайдя в прохладный полумрак.
И сразу услышал ЕЕ смех. Ольга Андреевна стояла у прилавка и болтала с продавщицей. На ней было легкомысленное летнее платье, открывавшее покрытые нежным загаром плечи, и какие-то несерьезные шлепанцы на стройных ножках, больше подходящие для восьмиклассницы на курорте, а не для супруги грозного полковника в гарнизоне.
Продавщица заметила Тагирова, спросила:
– Вам чего, молодой человек?
Ольга Андреевна оглянулась, радостно всплеснула голыми тонкими руками:
– Ой, это же мой лейтенант! Вот, Раечка, рекомендую: весьма незаурядный юноша, и приятный во всех отношениях.
Раечка двусмысленно хохотнула:
– Так уж и во всех? Уверены, Ольга Андреевна?
Теперь они смеялись вдвоем, а Марат тупо молчал, краснея. Забыв, зачем он приперся в этот магазин, и чувствуя себя очень неловко.
– Ну вот, вогнали мальчика в краску, ай-ай-ай! – продолжая смеяться, Ольга подхватила Тагирова под руку. – Мы пошли, Раечка. Вы же меня проводите, лейтенант? Возьмите эту сумку.
Марат шел по улице, кивая на ее щебетание, и страшно боялся не подстроиться под легкий шаг.
– Вот мы и пришли, мой лейтенант. Спасибо. Вы опять в каких-то своих мыслях, и меня совсем не слушали. Ну что же вы? Возвращайте мне пакет – он не ваш.
Марат покраснел, неловко подал сумку, чуть не уронив. Решился и спросил:
– У нас чрезвычайное происшествие: сержант жизнь покончил самоубийством. Девушка ему изменила, а он не стал ждать встречи, всего месяц надо было потерпеть… Как вы думаете: это естественный поступок? Мне важно ваше мнение, я хочу разобраться.
Ольга Андреевна перестала улыбаться. Посмотрела на Тагирова как-то странно: грустно и, кажется, оценивающе.
– Глупый вопрос, лейтенант! От вас такого не ожидала. Любовь иногда не то, что месяц не может подождать, для нее и минута – невыносимый срок. Если она, конечно, настоящая. Вот у вас в жизни была такая настоящая любовь, лейтенант? Чтобы навсегда и немедленно? А потом – хоть гибель, хоть тюрьма, хоть позор – все одно? Ну, чего же вы молчите?
Марат чувствовал, что сейчас он должен сделать или хотя бы сказать что-то безумное. Но вместо этого промямлил:
– Конечно. А как же? Была, да. Любовь. Даже не один раз.
– И зачем вы врете, лейтенант? Вам не идет.
Развернулась и пошла. В развевающемся белом платьице, которое ничего не скрывало.
Марат еще в августе переехал из гостиницы в «веселую квартирку» – коммуналку для холостяков. Состав жильцов часто менялся, ремонт никто не делал, но все равно там было бы лучше, чем в общежитии. Тагирову повезло: ему досталась крошечная, в восемь квадратных метров, зато своя комнатка. И даже с мебелью: от предшественника остались солдатская железная койка, привычная еще с военного училища, вполне приличный шкаф и полуживой стул. В комнате побольше жили два лейтенанта из бронетанкового ремонтного батальона, уже второй месяц торчавшие в командировке в далеком городе Чойболсане. А самая большая, где стояли диван и двухъярусная кровать, вообще пока пустовала: сосед, лохматый ракетчик, уехал на стрельбы в Капустин Яр, в Союз. Так что Марат неожиданно оказался единоличным жильцом хоть и ободранных, но просторных «апартаментов».
Он долго тер себя мочалкой, использовав последний кусочек мыла. Стоял под скудным, еле теплым душем. Прошел в свою комнату, достал из планшета машинописные копии бумаг, переданных прокурору. Перечитал опись личных вещей сержанта Ханина, хотя и так помнил ее наизусть – список был недлинным.
Начатый «дембельский альбом». Каждый отслуживший имеет такой – мутные любительские фотографии с однополчанами, дурацкие стихи, вырезки из армейских газет. Ханин еще несколько дней назад не собирался вешаться, а наоборот, предвкушал окончание службы и счастливую жизнь на гражданке. Чтобы устроиться на работу, жениться, нарожать детишек. И раз в году, на 23 февраля, доставать этот альбом, показывать соседу или подросшему сынишке. Снова рассказывать затертые байки… «Кто не был – тот будет, кто был – не забудет 730 дней без родных, без друзей».
Автоматный патрон. Многие после стрельб такие припрятывали, чтобы просверлить дырку в пуле и повесить на шею. Этакий брутальный сувенир из армии, «последний патрон». Мода на них пошла из Афгана. Ничего особенного.
Мятый листок с сигаретную пачку. На одной стороне – отпечатанная в типографии «опись боеприпасов. Гранатный ящик №, (заполнено от руки, «988»), гранаты РГД-5, количество штук – 12». Видимо, этот листок на складе Ханин подобрал: на обратной стороне карандашом торопливо были набросаны строчки: