Огибая свет
Шрифт:
— Пфф, наивные глупости… — Фыркает Подмастерье Стаи и кончиком веера смахивает неуёмную чёлку. — Валяй, терюнаши, выкладывай, что тебя гложет. Уж вдвоём-то с этим толстым дурнем мы точно тебе поможем!
Я вздыхаю, набираюсь смелости. Впрочем, мне кажется, что парочка не обидится на любой, даже самый нескромный вопрос. Спрашиваю, покачивая сверкающим в пиале глотком:
— А почему у вас всё за деньги? Ну, то есть, я хочу сказать, что вижу красивые храмы, да. Вижу, как последователи
Говорить становится всё легче, этому способствуют атмосфера и выпитое. Ганкона наблюдает, сдвинув брови, но слушает внимательно и не перебивая.
— Нет-нет, пойми, я понимаю, как важна вера! Но ведь у вас вообще всё за деньги, от простого молебна до обряда расчёсывания усов новорождённым!
Пикири взрывается хохотом, искренним и визгливым, приковывая к нашему столу недовольные взгляды посетителей «ЕПО?». Смеётся он заливисто, заразительно, сняв очки и тыльной стороной пухлой ладони протирая слезящиеся глаза.
Подмастерье пережидает вспышку неуместного веселья с видом крылатого пустынного падальщика, явно недовольного тем, что жертва ещё жива.
— Хватит веселиться, дурень, — бурчит он, прихлёбывая из своей пиалы и бросая в узкую пасть пару жареных ушей. Затем переводит помутневший взгляд на меня, и важно поясняет: — Всё так устроено, Ланс, потому что так завещала Двоепервая Стая.
Я понимающе киваю, хотя пониманием тут и не пахнет. Старательно давлю улыбку, которой меня заразил сааду. Ганкона вздыхает.
— Пойми, Ланс, — говорит он, небрежно осеняя себя особым знаком, — когда чу-ха платят за наши труды, когда они покупают травяные угли или приносят детёныша для присоединения к Двоепервой, всё это угодно Стае. Когда чу-ха получает что-то бесплатно, в душе он убеждён, что побаловался и получил пустышку. Когда покупает, то оценивает всю важность процесса. Фиксирует в сознании факт: теперь обо мне точно позаботятся, я за это заплатил. И Стая платит им в ответ. Защитой. Толкованием трудностей на жизненном пути. Обещанием вечной жизни после погребального костра.
Звучит разумно.
Или нет?
Мне сложно сосредоточиться, а Пикири вворачивает, негромко и со смешком в голосе:
— Пусть будет славен тот паромщик, что берёт плату за провоз не деяниями чу-ха и смирением их, но весомой монетой…
Ганкона шипит на друга, беззлобно, но пронзительно и громко. Я вздрагиваю, предполагая стычку, но мне ещё предстоит привыкнуть к подобному стилю общения седошкурых служителей культов. Спрашиваю, даже не успев осознать колкость очередного вопроса:
— Видимо, это тоже Стае угодно, чтобы ваши Пастухи жили в
— Не мне быть судьёй хозяевам моим, Ланс, — отмахивается Ганкона, на этот раз даже устало. — Хромая корова может затесаться в любое стадо… Но когда наступает час помочь слабым, укрыть от непогоды и накормить — наши двери всегда открыты, а в котелке варится лапша для голодных.
— Двери «Созерцания», кстати, тоже всегда открыты, — хмыкает Пикири, пережёвывая хрустящее свиное ухо и глядя в потолок. — Только платить за это мы не принуждаем…
Ганкона снова фыркает, причём так возмущённо, что проливает пайму на алый рукав. Мне кажется, сейчас он точно накинется на сааду, но и здесь я ошибаюсь — худощавый Подмастерье только пожирает того гневным взглядом и стискивает зубы.
— Пусть простит Двоепервая Стая неразумность и слепоту твою, бредущий в полумраке, — наконец говорит он, и брезгливо стряхивает с одежды пахучие капли.
— Пусть будет благосклонна к тебе Благодетельная, — в тон другу отвечает Пикири, и вдруг украдкой подмигивает мне, — и разглядит в деяниях искреннюю заботу о ближнем.
— Но ведь законы Стаи жестоки, — с жаром вворачиваю я, всё ещё опасаясь настоящей ссоры. Мутно осозна ю, что и сам иду по самой границе дозволенного, но всё же уточняю: — Я толком не успел почитать Параграфы Свитка… но, уважаемый Подмастерье, почему там так много жестокости? Умерщвление родичей, захотевших отвернуться от Стаи? Изничтожение целых племён, не поверивших в её невидимую силу? Пытки, убийства и даже принесение в жертву собственных детей?!
Ганкона снова поворачивается ко мне, на этот раз всем жилистым телом, и глаза чу-ха (даже затянутый) сверкают вовсе не пьяным блеском.
— А почему ты готов со дня на день надеть чёрно-жёлтый жилет, терюнаши Ланс? — вдруг спрашивает он. — Почему готов кровью подтвердить главенство законов казоку над городскими и нести ответственность собственной жизнью за их нарушение? Не потому ли, что Тиамом правят духовная сплочённость и сила?
Я затыкаюсь. Вспоминаю, как дышать, и вдруг понимаю, что невольно оскорбил Подмастерье… но тот вдруг расплывается в широченной (насколько это возможно на его узкой морде) улыбке, и треплет меня по предплечью.
— Не цепеней, Ланс, — усмехается он, и Пикири снова заходится в приступе визгливого смеха. — Таков замысел Стаи, но я не хотел тебя пугать. Пойми, Двоепервая никогда не допустит испытаний, которых бы не смог вынести верующий в неё. А Параграфы Свитка писались очень давно, и не всё в них стоит полагать непреложными историческими фактами. Тем не менее они содержат немало ценного и мудрого, удерживающего этот мир от окончательного падения в бездну…
Он вдруг косится на сааду, на меня, снова на Пикири, и медленно разливает по пиалам.