Оглашению не подлежит
Шрифт:
– Ну не будем! – ликуя в душе, подхватил Бахарев. Это был первый случай, когда есаул прямо сказал слово “организация”.
На следующий день Бахарев пригласил Галкину и Филатова к себе на новую квартиру.
Анна Семеновна была потрясена. В полутемной передней их встретила молодая женщина в платке, повязанном по-монашески. Она, скромно опустив глаза, поклонилась в пояс Борису.
– Это мои друзья, Вера Никифоровна, – сказал он.
– Добро пожаловать, – певучим голосом ответила женщина. – Проходите в зало, Борис Александрович.
В
– Подарок одного человека моей матушке, – сказал он значительно. – Большая редкость. Матушка очень любила эти иконы.
Борис дал время гостям осмотреться. Комната была обставлена добротной старинной мебелью. На стене, оклеенной темными тиснеными обоями, между двумя фотографиями виднелся большой четырехугольник, где обои не потеряли еще своего первоначального цвета. Заметив, что Филатов обратил внимание на это пятно, Борис сказал:
– Здесь был портрет. Увы, пришлось пока снять его. Но, по счастью, он сохранился.
Он вышел в соседнюю комнату и вынес сгтуда большой портрет. Из массивной черной рамы пристально смотрел бородатый старик в пышном облачении. Филатов и Галкина тотчас узнали епископа Филиппа – руководителя белогвардейской организации донского и кубанского духовенства.
– Моя матушка, – сказал Борис, – была очень дружна с его преосвященством. – Он заметил, как мадемуазель Галкина тонко улыбнулась.
– А вы? – спросила Анна Семеновна.
– Что – я? – спокойно спросил Борис.
– Вы были знакомы с епископом?
– О, конечно, хотя, как я вам уже говорил, в силу ряда обстоятельств я почти не жил в Ростове. Меня воспитывали родственники матушки… – Бахарев подергал портрет в руках, затем добавил: – Он сейчас далеко, вы, должно быть, знаете, что большевики сослали его в Архангельскую губернию. Главное мое желание – это связаться каким-нибудь образом с ним. – Борис в упор посмотрел на Филатова. Тот молча постукивал пальцами по столу.
– Ну, пусть уж хоть сегодня, пока я здесь, этот портрет повисит на своем месте, – сказал Борис. Он водворил черную раму на место невыгоревшего четырехугольника и едва не чертыхнулся. Пятно было намного больше рамы. Но гостям, захваченным своими мыслями, было, видимо, не до этого.
– Я понимаю ваше стремление, Борис Александрович, – сказал, наконец, Филатов. – Может быть, мне удастся что-нибудь для вас сделать.
В комнату вошла Вера. Она принесла самовар. Есаул замолчал. Вера расставила чашки и снова вышла.
– Ей вполне можно доверять, – тихо сказал Борис, – преданный
– А мне больше нечего сказать, – ответил есаул, – мне надо посоветоваться. Во всяком случае, я думаю, что через месяц–два все изменится.
Гости засиделись до позднего вечера. Бахарев рассказывал им о себе, о своей матушке. Вера почти все время молчала. Только в ответ на благодарность гостей за чай она произнесла:
– Во славу божию!
Наконец гости ушли.
Вера сняла черный платок и… сразу помолодела.
– Ну, – сказал Борис, – как будто все получается, все идет как надо, как ты считаешь?
– Трудно мне, – она вздохнула.
– Ничего, получается у тебя.
Вера молчала, задумчиво разглаживая рукой на колене черный монашеский платок.
– Смотрю я вот на тебя, Борис, – тихо сказала она, – и удивляюсь. Что ты за человек? Искренний ты или нет?
– Ну, ты уж спроси чего-нибудь попроще.
– Очень уж сильно ты меняешься, когда говоришь с ними, и лице у тебя становится другое. Вот я иной раз смотрю, и хоть знаю, что эго ты, а хочется подойти и треснуть тебя чем-нибудь.
Борис засмеялся.
– А ты возьми да тресни, – сказал он, – только не очень сильно.
– Сейчас ты свой, – улыбнулась Вера.
Через два дня под вечер к Борису пришел Филатов.
– Поздравляю вас, Борис Александрович! – торжественно начал он. – Мои старания за вас не прошли даром. Вы имеете честь получить первое задание от нашей организации.
– Какой организации? Присядьте, Иван Егорович, – он указал гостю на кресло.
– Я не имею права пока сообщить вам подробности, – сказал есаул. – Ну, словом, есть организация, которая ставит перед собой цели, созвучные вашим убеждениям. Поверьте, подробнее пока не могу…
– Ас чего вы взяли, уважаемый Иван Егорович, что я собираюсь выполнять задания какой-то организации? То, что я помог вам, не дает вам права… Я сделал это из чувства товарищества.
– Но ваши убеждения…
– Мои убеждения – это мое личное дело.
Наступила пауза. Филатов, явно не ожидавший такого оборота разговора, не знал, что сказать.
– Видите ли, – заговорил Борис, – я теперь привык во всем полагаться на самого себя. Иначе в наше жестокое время нельзя. Вам я верю. Но… Ведь здесь замешаны третьи лица. Согласитесь, я не могу лезть в компанию неизвестно к кому.
Филатов встал. Лицо его было торжественно.
– Даю вам честное слово русского офицера и дворянина, что речь идет о вашем участии в организации, призванной спасти нашу родину. Во главе ее стоит известный генерал, – есаул замолчал на минуту, – князь, имя которого вы, без сомнения, знаете… Борис Александрович, ради вас я нарушил клятву.
Борис сосредоточенно рассматривал половицу.
– У меня на этот счет свое мнение, – сказал Борис. – Без помощи извне в настоящее время власть большевиков не может быть свергнута.