Оглашению не подлежит
Шрифт:
Позже между есаулом и Анечкой Галкиной разыгралась бурная сцена.
– Это близко к предательству, – говорил Филатов, крупными шагами меряя маленькую комнатку. – Ты ходишь к нему, я не знаю, конечно, зачем, не хочу знать! Но при твоей помощи его заманивают в ловушку, это уже касается дела, ты не имела права скрывать!
Галкина в углу тихо плакала.
– Он меня убьет, – сказала она сквозь слезы.
– Кто?
– Новохатко.
Есаул ничего не ответил. Он чувствовал себя скверно. Его озадачило, почему Новохатко, обычно доверявший ему и даже
– Черт знает что! – сказал есаул. – Так не поступают порядочные женщины.
Он ушел, громко хлопнув дверью.
На улице его охватила злоба и жестокая тоска. Собственно говоря, в ту секунду, когда захлопнулась дверь, он понял, что идти ему некуда. В штабе на него смотрят с подозрением. Филатов был уверен, что всему виной эта сволочь поручик Милашевский.
Есаул вышел на бульвар, прошелся из конца в конец несколько раз и вдруг увидел, как от здания Северо-Кавказского военного округа отъехали два всадника. Первый на гнедом дончаке, уверенно сдерживая горячего коня, пересек площадь, и есаул узнал в нем командира Первой Конной Семена Буденного. Задний, видимо адъютант, несколько отстал.
Филатов, чувствуя, как теплой сталью вдавливается в живот засунутый изнутри за пояс кольт, пошел навстречу.
Они будут знать есаула Филатова… Только бы не промахнуться.
– Извините, гражданин, где тут Малая Садовая? – услышал он внезапно. Рядом с ним стоял высокий франтоватый малый развязного вида, в кожаных вишневого цвета крагах.
– Что? – спросил есаул.
– Я говорю, где Малая Садовая?
– Вот она, рядом!
– Ага, вот спасибо, второй час ищу! – Малый нагло, как показалось есаулу, улыбнулся и сказал: – Закурить не желаете?
– Иди своей дорогой, – буркнул Филатов. Цокот копыт уже терялся где-то в улицах.
Он вернулся обратно на бульвар. Сел на скамью. Там, почти не двигаясь, тупо глядя в одну точку, он просидел больше часа.
– Боже мой! Иван! – встретила его Галкина с порога. – Пришло письмо от Жоржа Попова.
Есаул выхватил у нее из рук небольшой листок.
“Тетя уехала в Харьков, в Ростов заехать не смогла, чувствует себя хорошо. Велела кланяться и благодарить за пособие сердечно. Жорж”.
– Откуда это?
– По почте пришло.
– Молодец корнет! Нет, я все-таки должен вмешаться в его дело. Ты сама отведешь меня к Новохатко!
Вопреки ожиданиям Новохатко нисколько не разозлился при появлении Филатова. Наружные ставни были прикрыты, а сам хозяин в полотняной рубашке пригласил нежданного гостя к столу.
– Неосмотрительно изволили поступить, Иван Егорович, – мягко сказал Новохатко. – А ну как за вами слежка?
– Не волнуйтесь, – ответил Филатов, – если бы слежка была, то я бы здесь с вами не сидел.
– Слышали, – Новохатко поскреб лысину, – и про то, как бежали, тоже слышали. Но все же нарушать конспирацию не стоит. Вы, боевые офицеры, привыкли все напролом. Мы здесь строим, плетем, открываем вам путь. А придет ваш черед, вы про нас забудете. Скажете – мы спасли Россию!
Филатов молчал.
– Я человек откровенный, Иван Егорович, – продолжал хозяин, – ваш путь будет в генералы, в губернаторы, в министры. А нам? Ступай опять на задворки? В подворотню? А между тем вот сейчас, в трудное время, к кому вы пришли? Ко мне пришли. Вот в чем дело.
– Помилуйте, Николай Маркович, – сказал он и сам удивился смиренности своего тона, – ваши заслуги нам хорошо известны, могу сказать от имени казачества, они не будут забыты.
– Спасибо на добром слове, если бы все так считали!
– Кого вы имеете в виду? – Филатов насторожился.
Новохатко посмотрел на него, словно приценяясь. Потом сказал:
– Ну, есть офицеры. Из гвардии, например. Верите ли, руку подать стыдятся, а ведь под одним богом ходим. Вот и о вас недавно у меня был разговор с полковником Беленковым. – Новохатко выдержал паузу. – Ему, видите ли, не нравится, почему это чекисты затребовали вас в Ростов. Я-то проверял, вы уж меня простите: конвойного вашего, что на вокзал вас доставил, расстреляли большевики. А полковник все равно свое гнет. А в чем дело? Знает он, что среди казачества вы первый.
Филатов молчал.
– Вот что я вам скажу, господин есаул, – в маленьких глазах Новохатко проявился холодный свинцовый огонек. – Я так понимаю, что вы не зря ко мне пришли. Простите, деваться вам некуда…
Есаул резко встал.
– Не утруждайтесь, господин есаул, сядьте, – продолжал Новохатко. – Серьезного дела они вам больше не доверят. Но я вам друг, и вы мне верьте, у меня закваска. Должны мы с вами, Иван Егорович, о себе подумать. А первым делом убрать бы нам из штаба господина Беленкова и его правую руку Милашевского.
– Вы так говорите со мной, – криво улыбаясь, сказал Филатов, – будто бы я уже во всем согласен с вами.
– Эх, Иван Егорович, плох бы я был, если б сомневался. Вы, я да корнет Бахарев – мы тут их быстро в христианскую веру приведем. Скажу по секрету: князь мне больше доверяет, чем полковнику.
– А где Бахарев?
– А где же ему быть? У меня в надежном месте, мои ребятушки позаботились. Он, между прочим, человек хороший, поговорили мы с ним по душам. Письмо при нем было. От самого епископа Филиппа.
– Это я знаю, – ответил есаул. В душе он был согласен с предложениями Новохатко, но считал необходимым поломаться. Это, конечно, не ускользнуло от Новохатко. И он дал гостю такую возможность.
Оказалось, что Милашевский вместе с казначеем штаба Долгоруковым давно уже занимаются неприглядными финансовыми комбинациями. После бегства Деникина у Долгорукова остались клинге, с которых печатались “донские деньги” – “колокольчики”. Раздобыв где-то краски и печатный станок, Долгоруков и Милашевский печатали эти бумажки. Когда же в штаб поступали деньги на нужды организации в какой-нибудь другой валюте, они заменяли ее своими “колокольчиками”.