Огнем и мечом. Часть 2
Шрифт:
Мало-помалу, однако, все больше княжьих хоругвей стягивалось к Збаражу, что предвещало по весне начало военных действий. У многих на душе повеселело. Среди прочих приехал пан Подбипятка с гусарской хоругвью Скшетуского. Он привез известия о немилости, в каковой пребывает при дворе князь, о смерти Януша Тышкевича, киевского воеводы, на место которого — по всеобщему мнению — будет назначен Кисель, и, наконец, о тяжкой болезни, приковавшей к постели в Кракове коронного стражника Лаща. Что касалось войны, пан Лонгинус слыхал от самого князя, будто возобновится она разве что в случае крайних обстоятельств,
Так, за обсуждением новостей, в тревогах и сомненьях, прошли февраль и половина марта, а от Скшетуского по-прежнему не было ни слуху ни духу.
Тем упорнее стал Володы„вский настаивать на отъезде.
— Не княжну теперь, — говорил он, — а Скшетуского искать настало время.
Время, однако, показало, что Заглоба был прав, откладывая отъезд со дня на день: под конец марта с письмом, адресованным Володы„вскому, прибыл из Киева казак Захар. Пан Михал тотчас вызвал к себе Заглобу; они заперлись с посланцем в отдельной комнате, и Володы„вский, сломав печать, прочитал нижеследующее:
— «По всему Днестру, до Ягорлыка пройдя, не обнаружил я никаких следов. Полагая, что княжна спрятана в Киеве, присоединился к комиссарам, с которыми проследовал до Переяслава. Оттуда, получив нежданно позволение Хмельницкого, прибыл в Киев и ищу ее везде и всюду, в чем мне споспешествует сам митрополит. Наших здесь не счесть — у мещан хоронятся и в монастырях, однако, опасаясь черни, знаков о себе не подают, чрезвычайно тем поиски затрудняя. Господь меня на всем пути направлял и не только охранил, но и расположил ко мне Хмельницкого, посему, смею надеяться, и впредь помогать будет и милостью своей не оставит. Ксендза Муховецкого нижайше прошу отслужить молебен, и вы за меня помолитесь. Скшетуский».
— Слава господу-вседержителю! — воскликнул Володы„вский.
— Тут еще post scriptum, — заметил Заглоба, заглядывая через плечо друга.
— И верно! — сказал маленький рыцарь и стал читать дальше: — «Податель сего письма, есаул миргородского куреня, сердечно обо мне пекся, когда я в Сечи пребывал в плену, и ныне в Киеве помогал всемерно, и письмо доставить взялся, не убоявшись риска; будь любезен, Михал, позаботься, дабы он ни в чем не нуждался».
— Ну, хоть один порядочный казак нашелся! — сказал Заглоба, подавая Захару руку.
Старик пожал ее без тени подобострастия.
— Получишь вознагражденье! — добавил маленький рыцарь.
— Вiн сокiл, — ответил казак, — я його люблю, я не для грошей тутки прийшов.
— И гордости, гляжу, тебе не занимать, многим бы шляхтичам не грех поучиться, — продолжал Заглоба. — Не все среди вас скоты, не все! Ну да ладно, суть не в этом! Стало быть, в Киеве пан Скшетуский?
— Точно так.
— А в безопасности? Я слыхал, чернь там крепко озорничает.
— Он у Донца живет, у полковника. Ничего ему не случится: сам батько Хмельницкий Донцу под страхом смерти приказал его беречь пуще глаза.
— Чудеса в решете! С чего это Хмельницкий
— Он его давно любит.
— А сказывал тебе пан Скшетуский, что он в Киеве ищет?
— Ясное дело, он же знает, что я ему друг! Мы и вместе с ним, и поврозь искали, как не сказать было?
— Однако же не нашли по сю пору?
— Не нашли. Ляхiв там еще тьма, и все прячутся, а друг про дружку никто ничего не знает — отыщи попробуй. Вы слыхали, что там зверствует черный люд, а я своими глазами видел: не только ляхiв режут, но и тех, что их укрывают, даже черниц и монахов. В монастыре Миколы Доброго двенадцать полячек было, так их вместе с черницами в келье удушили дымом; каждый второй день кликнут клич на улице и бегут искать, изловят и в Днепр. Ой! Скольких уже поутопили…
— Так, может, и ее убили?
— Может, и убили.
— Нет, нет! — перебил его Володы„вский. — Ежели Богун ее туда отправил, значит, приискал безопасное место.
— Где, как не в монастыре, безопасней, а и там находят.
— Уф! — воскликнул Заглоба. — Думаешь, она могла погибнуть?
— Не знаю.
— Видно, Скшетуский все же не теряет надежды, — продолжал Заглоба. — Господь тяжкие ему послал испытанья, но когда-нибудь и утешить должен. А ты сам давно из Киева?
— Ой, давно, пане. Я ушел, когда комиссары через Киев ехали обратно. Багацько ляхiв с ними бежать хотело и бежали, несщаснi, кто как мог, по снегу, по бездорожью, лесом, к Белогрудке, а казаки за ними, кого ни догонят, всех убивали. Багато втекло, багато забили, а иных пан Кисель выкупил, пока имел грошi.
— О, собачьи души! Выходит, ты с комиссарами ехал?
— С комиссарами до Гущи, потом до Острога. А дальше уж сам шел.
— Пану Скшетускому ты давно знаком, значит?
— В Сечи повстречались; он раненый лежал, а я за ним ходил и полюбил, как дитину рiдную. Стар я, некого мне любить больше.
Заглоба крикнул слугу и велел подать меду и мясного. Сели ужинать. Захар с дороги был утомлен и голоден и поел с охотой, потом выпил меду, омочив в темной влаге седые усы, и молвил, причмокнув:
— Добрый мед.
— Получше, чем кровь, которую вы пьете, — сказал Заглоба. — Впрочем, полагаю, тебе, как человеку честному и Скшетускому преданному, к смутьянам нечего возвращаться. Оставайся с нами! Здесь тебе хорошо будет.
Захар поднял голову.
— Я письмо вiддав и пойду, казаку середь казаков место, негоже мне с ляхами брататься.
— И бить нас будешь?
— А буду. Я сечевой казак. Мы батька Хмельницкого гетманом выбрали, а теперь король ему прислал булаву и знамя.
— Вот тебе, пан Михал! — сказал Заглоба. — Говорил я, протестовать нужно?
— А из какого ты куреня?
— Из миргородского, только его уже нету.
— А что с ним сталось?
— Гусары Чарнецкого под Желтыми Водами в прах разбили. Кто жив остался, теперь у Донца, и я с ними. Чарнецкий добрый жолнiр, он у нас в плену, за него комиссары просили.
— И у нас ваши пленные есть.
— Так оно и должно быть. В Киеве говорили, первейший наш молодец у ляхiв в неволе, хотя иные сказывают, он погибнул.
— Кто таков?
— Ой, лихой атаман: Богун.
— Богун в поединке зарублен насмерть.