Огнем и мечом. Часть 2
Шрифт:
— Кто ж его зарубил?
— Вон тот рыцарь, — ответил Заглоба, указывая на Володы„вского.
У Захара, который в ту минуту допивал уже вторую кварту меду, глаза на лоб полезли и лицо побагровело; наконец он прыснул, пустив из носу фонтан, и переспросил, давясь от смеха:
— Этот лицар Богуна убил?
— Тысяча чертей! — вскричал, насупя бровь, Володы„вский. — Посланец сей чересчур много себе дозволяет.
— Не сердись, пан Михал, — вмешался Заглоба. — Человек он, видать, честный, а что обходительности не научен, так на то и казак. И опять же: для вашей милости это честь большая — кто еще при такой неказистой наружности столько великих побед одержал в жизни? Сложенья ты хилого, зато духом крепок. Я сам… Помнишь, как после поединка таращился на тебя, хотя собственными глазами от начала до конца весь бой видел? Верить не хотелось, что этакий фертик…
— Довольно, может? — буркнул Володы„вский.
— Не я твой родитель, понапрасну ты на меня злишься. Изволь знать: мне бы хотелось,
— Другое меня печалит, — сказал, смягчившись, Володы„вский, — ничего обнадеживающего из письма Скшетуского мы не узнали. Что сам он на Днестре головы не сложил, это слава богу, но княжны-то до сих пор не нашел и кто поручится, найдет ли?
— Что правда, то правда! Но коли господь нашими стараньями его от Богуна избавил и премногих опасностей и ловушек помог избежать, да еще в очерствелое сердце Хмельницкого заронил искру странного чувства к нашему другу, то не для того, верно, чтобы он от тоски и страданий, как свеча, истаял. Ежели ты, пан Михал, руки провидения во всем этом не видишь, ум твой тупее сабли; впрочем, справедливо считается, что нельзя обладать всеми достоинствами сразу.
— Я лишь одно вижу, — ответил, гневно шевеля усиками Володы„вский, — нам с тобою там нечего делать, остается здесь сидеть, покуда совсем не заплесневеем.
— Скорее уж мне плесневеть, поскольку я тебя много старше; известно ведь — и репа мякнет, и сало от старости горкнет. Возблагодарим лучше господа за то, что всем нашим бедам счастливый конец обещан. Немало я за княжну истерзался, ей-ей, куда больше, чем ты, и Скшетуского немногим менее; она мне как дочь все равно, я и родную бы не любил сильнее. Говорят даже, она вылитый мой портрет, но и без того я к ней всем сердцем привязан, и не видать бы тебе меня веселым и спокойным, не верь я в скорое окончание ее злоключений. Завтра же epitalamium [45] сочинять начну, я ведь прекрасно вирши слагаю, только в последнее время Аполлону изменил ради Марса.
45
эпиталаму (лат.).
— Что сейчас говорить о Марсе! — ответил Володы„вский. — Черт бы побрал этого изменника Киселя с комиссарами и с их переговорами вместе! Весной как пить дать заключат мир. Подбипятка со слов князя то же самое утверждает.
— Подбипятка столько же смыслит в политике, сколько я в сапожном ремесле. Он при дворе, кроме красотки своей, ничего не видел, ни на шаг небось не отходил от юбки. Даст бог, кто-нибудь уведет ее у него из-под носу; впрочем, довольно об этом. Кисель изменник, не спорю, в Речи Посполитой всяк это знает, а вот насчет переговоров, думается мне, еще бабушка надвое ворожила.
Тут Заглоба обратился к казаку:
— А у вас, Захар, что говорят: войны ждать или мира?
— До первой травы тихо будет, а весной либо нам погибель, либо ляхiвчикам.
— Радуйся, пан Михал, я тоже слыхал, будто чернь везде готовится к войне.
— Буде така вiйна, яко… не бувало, — сказал Захар. — У нас говорят, и султан подойдет турецкий, и хан приведет все орды, а друг наш Тугай-бей и вовсе домой не ушел, а становище неподалеку раскинул.
— Радуйся, пан Михал, — повторил Заглоба. — И новому королю напророчили, что все его правление пройдет в войнах, а уж простому человеку, похоже, тем более долго не прятать сабли в ножны. Успеем истрепаться в боях, как метла в руках хорошей хозяйки, — такова уж наша солдатская доля. А дойдет дело до схватки, постарайся ко мне поближе держаться: великолепную увидишь картину — будешь знать, как в старые добрые времена бились. Мой бог! Не те нынче люди, что были прежде, и ты не такой, пан Михал, хоть и грозен в бою и Богуна зарубил насмерть.
— Справедливо кажете, пане, — сказал Захар. — Не тi… тепер люде, що бували…
Потом поглядел на Володы„вского и прибавил, покачав головой:
— Але щоб цей лицар Богуна убив, но, но!..
Глава XX
Старый Захар, отдохнув несколько дней, уехал обратно в Киев, а тем временем пришло известие, что комиссары воротились без особых надежд на сохранение мира, хуже того — в полном смятенье. Им удалось лишь выговорить armisticium [46] до русского троицына дня, после чего предполагалось собрать новую комиссию с полномочиями для ведения переговоров. Однако требования и условия Хмельницкого были столь непомерны, что никто не верил, дабы Речь Посполитая могла на них согласиться. Поэтому обе стороны с поспешностью начали вооружаться. Хмельницкий слал посла за послом к хану, призывая его со всеми силами себе на подмогу; отправлял он гонцов и в Стамбул, где давно уже пребывал королевский посланник Бечинский; в Речи Посполитой со дня на день ожидали призыва в ополченье. Пришли вести о назначении новых полководцев: подчашего Остророга, Ланцкоронского
46
перемирие (лат.).
Мятежные ватаги из-под Бара, Хмельника, Махновки подступали близко к Збаражу, грабили, жгли, убивали. С этими Иеремия расправлялся руками своих полковников, сам не участвуя в мелких стычках, — он намеревался выступить со всей своею дивизией, лишь когда гетманы выйдут на бранное поле.
Пока же князь высылал разъезды, приказывая кровью платить за кровь, колом за грабежи и убийства. В числе прочих ходил раз на вылазку Лонгин Подбипятка и разбил мятежников под Черным Островом, но страшен рыцарь наш был только в сраженье, с пленниками же, схваченными с оружием в руках, обращался с излишней мягкосердечностью, и потому больше его не посылали. Володы„вский же, напротив, премного в подобных экспедициях отличался — соперничать с ним в партизанской войне мог разве что один Вершулл. Никто другой не совершал столь стремительных налетов, не умел столь неожиданно напасть на неприятеля, разбить его в бешеной атаке, рассеять на все четыре стороны, переловить, перебить, перевешать. Вскоре имя его начало внушать ужас, князь же стал дарить пана Михала особым расположеньем. С конца марта до середины апреля Володы„вский разгромил семь безначальных ватаг, каждая из которых была втрое сильнее его отряда, и, не зная устали, распалялся все больше, словно в проливаемой крови черпал новые силы.
Маленький рыцарь, а правильнее сказать, маленький дьявол, горячо уговаривал Заглобу сопутствовать ему в этих экспедициях, поскольку его общество предпочитал всякому другому, однако почтенный шляхтич на уговоры не поддавался, так объясняя свою неохоту заняться делом:
— Не с моим толстым брюхом, пан Михал, трястись по бездорожью да встревать в стычки — всяк, как известно, для своего рожден. С гусарами среди бела дня врезаться в гущу вражьего войска, обоз разнести, отобрать знамя — это по мне, для того меня господь сотворил и наставил, а за всяким сбродом по кустам да в потемках гоняйся сам, ты у нас, как игла, тонок, во всякую щель пролезешь. Я старой закалки воин, мне сподручней, подобно льву, рвать зверя, нежели, как ищейка, по следу в чащобах рыскать. Да и спать ложиться я привык с петухами — самое мое время.
Посему Володы„вский ездил один и один одерживал победы, пока, уехав как-то в конце апреля, не вернулся в половине мая столь печальный и удрученный, будто потерпел пораженье и людей своих погубил. Так всем, по крайней мере, показалось, но то было ошибочное представленье. Напротив, долгий и тяжкий этот поход завершился за Острогом, под Головней, где Володы„вский не просто ватагу черного люда погромил, а отряд в несколько сот запорожцев, половину из которых зарубил, а половину захватил в плен. Тем удивительнее было видеть глубокую печаль, затуманившую его веселое от природы лицо. Многим не терпелось немедля дознаться о ее причине, но Володы„вский слова никому не сказал и, спешившись, отправился прямо к князю, с которым имел долгую беседу. Его сопровождали два неизвестных рыцаря. С этими же рыцарями он пошел затем к Заглобе, нигде не задерживаясь, хотя любопытные, жаждущие новостей, по пути то и дело его за рукав хватали.