Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
Вдруг Володыёвский остановил лошадь.
– Вижу яр, – сказал он, – вход валуном завален, а в валуне проем.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – прошептал Редзян, – это здесь!
– За мной! – скомандовал, заворачивая коня, пан Михал.
Через минуту они достигли проема и въехали под каменный свод. Перед ними открылся глубокий яр, густо заросший по склонам, образующий в своем начале просторную полукруглую поляну, словно бы обнесенную высокой отвесной стеною.
Редзян завопил что было мочи:
– Бо-гун!
Придержав коней, друзья постояли несколько времени в молчанье, потом Редзян снова принялся кричать:
– Богун! Богун!
Издалека донесся лай собак.
– Богун! Богун!..
На левом склоне яра в красных и золотых лучах солнца зашелестели густые заросли боярышника и дикой сливы; немного погодя чуть ли не на самом краю обрыва появилась какая-то фигура: изогнувшись и заслонив глаза рукою, она разглядывала пришельцев.
– Это Горпына! – сказал Редзян и, приставив ковшиком ладони ко рту, в третий раз крикнул: – Богун! Богун!
Горпына начала спускаться, откинувшись назад для равновесия. Шла она быстро, а за нею катился низкорослый, коренастый человечек с длинной турецкой пищалью; кусты ломались под тяжелыми шагами ведьмы, камни с грохотом скатывались на дно оврага; изогнувшаяся, в пурпурном блеске, она и впрямь казалась исполинским сверхъестественным существом.
– Вы кто? – спросила, спустившись, зычным голосом ведьма.
– Как живешь, касатка? – крикнул в ответ Редзян; едва он убедился, что перед ним не духи, а люди, к нему вернулось обычное хладнокровье.
– Ты, никак, Богунов слуга? Ну да! Узнаю! Здорово, малый! А это с тобой что за птицы?
– Дружки Богуновы.
– Хороша ведьма, – буркнул в усы пан Михал.
– А сюда пошто прискакали?
– Вот тебе пернач, нож и перстень – смекаешь, что это значит?
Великанша взяла все и внимательно осмотрела каждую вещицу, после чего сказала:
– Они самые! Вы за княжной, что ли?
– Точно так. Здорова она?
– Здорова. А чего Богун сам не приехал?
– Ранен Богун.
– Ранен… Я на мельнице видала.
– Коли видала, зачем спрашиваешь? Врешь небось, бесстыжая! – совсем уже по-свойски заговорил Редзян.
Ведьма усмехнулась, показав белые, как у волчицы, зубы, ткнула Редзяна кулаком в бок.
– Ну ты, парень!
– Пошла прочь!..
– Испугался? А то поцеловал бы! Когда княжну заберете?
– Прямо сейчас, лошади только отдохнут…
– Ну и забирайте! Я с вами поеду.
– А ты зачем?
– Брату моему смерть написана. Его ляхи на кол посадят. Поеду с вами.
Редзян изогнулся в седле, будто для того, чтобы удобнее было говорить с ведьмой, а сам незаметно положил на пистолет руку.
– Черемис, Черемис! – негромко крикнул он, чтобы привлечь внимание своих спутников к уродцу.
– Зачем зовешь? У него язык отрезан.
– Я не зову, я красоте его дивлюсь. Неужто бросишь его? Он муж твой.
– Он мой пес.
– И вас только двое в яру?
– Двое. Княжна третья!
– Это хорошо. Ты без него не поедешь.
– Я тебе сказала: поеду.
– А я тебе говорю: останешься.
Было в голосе парня нечто такое, отчего великанша повернулась, не сходя с места, и на лице ее выразилось беспокойство от закравшегося в душу внезапного подозренья.
– Щ о т и? – спросила она.
– О т щ о я! – ответил Редзян и выстрелил почти в упор из пистолета – пуля попала промеж грудей ведьмы: на минуту всю ее заволокло дымом.
Горпына попятилась, раскинув руки, глаза выкатились, нечеловечий вопль вырвался из глотки. Пошатнувшись, она грянулась навзничь.
В ту же секунду Заглоба хватил Черемиса саблей по голове с такой силой, что кость хрястнула под лезвием. Чудовищный карла, не издав и стона, свернулся как червь и задергался в корчах, а пальцы его, будто когти издыхающей рыси, то скрючивались, то снова распрямлялись.
Заглоба вытер полой жупана дымящуюся саблю, а Редзян соскочил с лошади и, схвативши камень, бросил его на широкую грудь Горпины, а потом стал шарить у себя за пазухой.
Исполинское тело ведьмы еще вздрагивало, она била ногами землю, судорога страшно исказила ее лицо, на ощерившихся зубах выступила кровавая пена, а из горла исходило глухое хрипенье.
Между тем Редзян вытащил из-за пазухи кусочек освященного мела, начертил на камне крест и промолвил:
– Теперь не встанет.
После чего вспрыгнул в седло.
– Вперед! – скомандовал Володыёвский.
Вихрем помчались друзья вдоль ручья, бегущего посредине яра, миновали редкие дубы, растущие при дороге, и глазам их открылась хата, а за нею высокая мельница. Мокрое колесо сверкало, точно багряная звезда, в лучах заходящего солнца. Два огромных черных пса, привязанные по углам хаты, рванулись к всадникам с яростным лаем и воем. Володыёвский ехал первым и первым достиг цели; соскочив с лошади и подбежав к двери, он пнул ее ногой и, бренча саблей, ворвался в сени.
В сенях по правую руку приотворенная дверь вела в просторную горницу, где на полу лежал огромный ворох щепок, а посередине тлел очаг, наполняя горницу дымом. Дверь слева была закрыта.
«Наверно, она там!» – подумал Володыёвский и бросился налево.
Толкнулся, дверь отворилась, ступил на порог и остановился как вкопанный.
В глубине светлицы, опершись рукою о спинку кровати, стояла Елена Курцевич, бледная, с рассыпавшимися по плечам волосами; в испуганных ее глазах, устремленных на Володыёвского, читался вопрос: кто ты? чего тебе надо? – она никогда прежде не видела маленького рыцаря. Он же остолбенел, потрясенный ее красотой и видом светлицы, убранной бархатом и парчою. Наконец дар речи вернулся к нему, и он проговорил поспешно: