Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
Не успел Заглоба докончить, как в сенях поднялся шум: кто-то пытался войти, а челядинец не пускал; началась громкая перебранка. Вдруг Володыёвскому послышался знакомый голос, и он крикнул челядинцу, чтобы тот впустил пришедшего.
Дверь приотворилась, и в щели появилась щекастая румяная физиономия Редзяна, который, обведя взглядом сидящих за столом, поклонился и сказал:
– Слава Иисусу Христу!
– Во веки веков, – ответил Володыёвский. – Это Редзян.
– Я самый, – молвил парень, – кланяюсь вашим милостям низко. А где мой хозяин?
– Твой хозяин в Корце, он болен.
– О Господи! Да что вы такое говорите, сударь! Не дай Бог, опасно?
– Был опасно, а теперь поправляется. Лекарь обещает выздоровленье.
– А я хозяину весточку о княжне привез.
Маленький рыцарь печально покачал головою.
– Напрасно ты спешил, пан Скшетуский уже знает об ее смерти, и мы здесь оплакиваем бедняжку горючими слезами.
У Редзяна глаза на лоб полезли.
– Батюшки-светы! Что я слышу? Неужто барышня померла?
– Не померла, а в Киеве разбойниками убита.
– В каком еще Киеве? Что ваша милость городит?
– Как в каком Киеве? Ты что, не слыхивал про Киев?
– Господи Иисусе! Ваша милость шутит, верно? Откуда ей взяться в Киеве, когда она неподалеку от Рашкова укрыта, в яру над Валадынкой? И ведьме приказано, чтоб до приезда Богуна ни на шаг ее от себя не отпускала. Ей-богу, так и ума недолго решиться!
– Какой еще ведьме? Ты что плетешь?
– А Горпыне!.. Я эту сучку хорошо знаю!
Заглоба вдруг вскочил и стал размахивать руками, точно утопающий в отчаянной попытке найти спасенье.
– Помолчи ради всего святого, сударь, – оборвал он Володыёвского. – Позволь, черт возьми, и мне слово вставить!
Заглоба побледнел, лысина его оросилась потом – присутствующим даже стало за него страшно, но старый шляхтич, одним махом перескочив через скамью, схватил Редзяна за плечи и спросил хрипло:
– Кто тебе сказал, что она… возле Рашкова укрыта?
– Кто мог сказать? Богун!
– Ты что, брат, спятил?! – рявкнул Заглоба и стал трясти парня как грушу. – Какой Богун!
– Господи помилуй! – завопил Редзян. – Зачем же трясти так? Пустите, ваша милость, дайте с мыслями собраться… Последние вытрясете мозги, у меня и так все в башке перемешалось… Какой, говорите, Богун? Неужто ваша милость его не знает?
– Говори, не то ножом пырну! – взревел Заглоба. – Где ты Богуна видел?
– Во Влодаве!.. Чего вы от меня, судари, хотите? – закричал перепуганный парнишка. – Кто я, по-вашему? Разбойник с большой дороги?
Заглоба, казалось, вот-вот лишится чувств; не в силах перевести дух, он повалился на скамью, хватая ртом воздух. На помощь ему пришел пан Михал.
– Ты когда Богуна видел? – спросил он у Редзяна.
– Три недели назад.
– Значит, жив он?
– А чего ему не быть живу?.. Ваша милость его искромсал порядком, он сам мне рассказывал, однако же оклемался…
– И он тебе сказал, что княжна под Рашковом?
– А кто ж еще?
– Слушай, Редзян, речь идет о жизни княжны и твоего хозяина! Богун сам тебе говорил, что ее в Киеве не было?
– Сударь мой, как ей было быть в Киеве, когда он ее возле Рашкова спрятал и Горпыне под страхом смерти приказал никуда от себя не пускать, а теперь мне пернач дал и свой перстень, чтобы я к ней туда ехал, потому как у него раны открылись и пролежать придется невесть сколько…
Заглоба не дал Редзяну договорить: вскочив со скамьи и вцепившись в остатки волос обеими пятернями, он закричал как безумный:
– Жива моя доченька, жива, слава богу! Не убили ее в Киеве! Жива моя ненаглядная, жива, жива!
Старик топал ногами, смеялся, плакал, наконец, обхватив Редзяна за шею, прижал к груди и облобызал – бедный парень совсем потерялся.
– Оставьте, ваша милость… задушите! Вестимо, жива… Даст Бог, отправимся за нею вместе… Ваша милость… Ну, ваша милость!
– Пусти его, сударь, позволь рассказать до конца, мы ж еще ничего не поняли, – сказал Володыёвский.
– Говори скорей! – кричал Заглоба.
– Давай по порядку, братец, – сказал пан Лонгинус, на усах которого тоже осела обильная роса.
– Позвольте, судари, отдышусь, – сказал Редзян, – и окно прикрою, а то слова не выговоришь – больно галдят в кустах проклятые соловьи.
– Меду! – крикнул челядинцу Володыёвский.
Редзян закрыл окно со свойственной ему неторопливостью, после чего повернулся к присутствующим и сказал:
– Дозвольте присесть, ваши милости, ноги от усталости подламываются.
– Садись! – сказал Володыёвский, наливая ему из принесенного челядинцем жбана. – Пей с нами, ты своей новостью не то еще заслужил, только говори скорее.
– Отменный мед! – промолвил Редзян, разглядывая стакан на свет.
– Чтоб тебе пусто было! Рассказывать будешь? – рявкнул Заглоба.
– А ваша милость сейчас гневаться! Ясно, что буду, коли вы того желаете: ваше дело приказывать, а мое повиноваться, на то и слуга я. Видать, надобно все как есть рассказать, с самого начала…
– Давай с самого начала!
– Помните, когда пришла весть о взятии Бара, мы посчитали, что барышни уже в живых нету? Я тогда в Редзяны воротился, к родителям и дедушке, которому уже под девяносто… Да, верно… Нет! Девяносто один, пожалуй.