Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
Маленький рыцарь, а правильнее сказать, маленький дьявол, горячо уговаривал Заглобу сопутствовать ему в этих экспедициях, поскольку его общество предпочитал всякому другому, однако почтенный шляхтич на уговоры не поддавался, так объясняя свою неохоту заняться делом:
– Не с моим толстым брюхом, пан Михал, трястись по бездорожью да встревать в стычки – всяк, как известно, для своего рожден. С гусарами среди бела дня врезаться в гущу вражьего войска, обоз разнести, отобрать знамя – это по мне, для того меня Господь сотворил и наставил, а за всяким сбродом по кустам да в потемках гоняйся сам, ты у нас,
Посему Володыёвский ездил один и один одерживал победы, пока, уехав как-то в конце апреля, не вернулся в половине мая столь печальный и удрученный, будто потерпел пораженье и людей своих погубил. Так всем по крайней мере показалось, но то было ошибочное представленье. Напротив, долгий и тяжкий этот поход завершился за Острогом, под Головней, где Володыёвский не просто ватагу черного люда погромил, а отряд в несколько сот запорожцев, половину из которых зарубил, а половину захватил в плен. Тем удивительнее было видеть глубокую печаль, затуманившую его веселое от природы лицо. Многим не терпелось немедля дознаться о ее причине, но Володыёвский слова никому не сказал и, спешившись, отправился прямо к князю, с которым имел долгую беседу. Его сопровождали два неизвестных рыцаря. С этими же рыцарями он пошел затем к Заглобе, нигде не задерживаясь, хотя любопытные, жаждущие новостей, по пути то и дело его за рукав хватали.
Заглоба с немалым удивлением воззрился на двух исполинов, которых никогда прежде не видел; судя по мундирам с золотыми нашивками на плечах, они служили в литовском войске. Володыёвский же сказал только:
– Закрой дверь, сударь, и никого не вели пускать: о важных делах поговорить надо.
Заглоба отдал распоряжение челядинцу и сел, поглядывая на гостей с тревогой: лица их ничего доброго не сулили.
– Это, – сказал Володыёвский, указывая на юношей, – князья Булыги-Курцевичи: Юр и Андрей.
– Двоюродные братья Елены! – воскликнул Заглоба.
Князья поклонились и произнесли в один голос:
– Двоюродные братья покойной Елены.
Красное лицо Заглобы в мгновение сделалось иссиня-бледным; как подстреленный, стал он руками колотить воздух, разинул рот, не будучи в силах перевести дыханье, вытаращил глаза и скорее простонал, чем промолвил:
– Как так?
– Есть известия, – угрюмо ответил Володыёвский, – что княжна в монастыре Миколы Доброго убита.
– Чернь дымом удушила в келье двенадцать шляхтянок и нескольких черниц, среди которых была сестра наша, – добавил князь Юр.
На сей раз Заглоба ничего не ответил, лишь лицо его, минуту назад синее, побагровело так, что рыцари испугались, как бы старика не хватил удар; потом веки его медленно опустились, он закрыл глаза руками, и из уст его вырвался стон:
– Боже! Боже! Боже!
После чего старый шляхтич умолк надолго.
А князья и Володыёвский дали волю отчаянию.
– Вот, собрались мы, друзья и родичи твои, с намереньем спасти тебя, прелестная панна, – говорил, перемежая свою речь вздохами, молодой рыцарь, – но, знать, с помощью своей опоздали. Не нужна никому решимость наша, не нужны отвага и острые сабли – ты в ином уже, лучшем, чем плачевная сия юдоль, мире, при дворе у царицы небесной…
– Сестра! – восклицал великан Юр и волосы на себе в горести рвал. – Прости нам прегрешения наши, а мы за каждую каплю твоей крови ведро прольем вражьей.
– Да поможет нам Бог! – добавил Андрей.
И оба мужа воздели к небесам руки, Заглоба же встал со скамьи, сделал несколько шагов к своей лежанке, пошатнулся как пьяный и пал перед святым образом на колени.
Минутою позже в замке, возвещая полдень, загудели колокола, звонившие мрачно, как на похоронах.
– Нет больше княжны, нету! – повторил Володыёвский. – Ангелы вознесли ее на небо, нам в удел оставив печаль и слезы.
Рыданья вырвались из груди Заглобы, и он затрясся всем своим крупным телом, а три рыцаря продолжали сетовать на судьбу, и колокола вторили им, не умолкая.
Наконец Заглоба успокоился. Казалось даже, сломленный горем старый шляхтич задремал, стоя на коленях, но спустя несколько времени он поднялся и сел на лежанку, только это был уже совсем другой человек: с красными, налитыми кровью глазами, поникшей головой, отвисшей до самого подбородка нижней губою; на лице его отражалась беспомощность и старческая немощь, незаметная дотоле, – и вправду подумать можно было, что прежний Заглоба, хвастун, весельчак и выдумщик, преставился, даровав свое обличье поникшему под бременем лет и усталости старцу.
Некоторое время спустя, несмотря на протесты караулившего у дверей слуги, вошел Подбипятка, и вновь посыпались жалобы и сетованья. Литвин вспоминал Разлоги и первую свою встречу с княжною, вспоминал, как прелестна, юна и мила она была; наконец, припомнив, что есть человек, их всех несчастней, – жених ее, Ян Скшетуский, – принялся спрашивать, что знает о нем маленький рыцарь.
– Скшетуский остался у князя Корецкого в Корце, куда приехал из Киева, и лежит больной, в помраченье, ничего вокруг себя не видя, – сказал Володыёвский.
– А не поехать ли нам к нему? – спросил литвин.
– Незачем нам туда ехать, – ответил Володыёвский. – Княжеский лекарь ручается за его выздоровленье; при нем Суходольский – он хотя и полковник князя Доминика, но со Скшетуским в дружбе, и старый наш Зацвилиховский – оба усердно о нем пекутся. Недостатку он ни в чем не знает, а что пребывает в беспамятстве, оно ж для него лучше.
– Господь всемогущий! – воскликнул литвин. – Неужто ваша милость своими глазами его видел?
– Видел, но не скажи мне, что это он, я б его не узнал ни за что на свете, настолько изнурен бедняга страданиями и болезнью.
– А он тебя узнал?
– Похоже, узнал, потому что, хоть и не сказал ни слова, улыбнулся и головой кивнул, а мне такая жалость стеснила душу, что я дольше возле него оставаться не смог. Князь Корецкий собирается в Збараж вести свои хоругви, Зацвилиховский с ним идти намерен, и Суходольский клянется, что вскоре прибудет, хоть бы и получил от князя Доминика совсем иные распоряженья. Они и Скшетуского с собой привезут, если его болезнь не переможет.
– А откуда ваши милости узнали про смерть княжны Елены? – продолжал расспросы пан Лонгинус и добавил, указывая на князьев: – Не эти ли рыцари привезли известье?