Огнем и мечом. Дилогия

Сенкевич Генрик

– Не бойся, любезная панна: мы друзья Скшетуского!

Княжна упала на колени.

– Спасите меня! – вскричала она, заламывая руки.

В эту минуту на пороге появился, весь дрожа, Заглоба, запыхавшийся, багровый.

– Это мы! Мы с помощью! – кричал он.

Услышав эти слова и увидя знакомое лицо, княжна покачнулась, как срезанный цветок, руки ее бессильно упали, очи закрылись пушистой завесой, и она лишилась чувств.

Глава XXIII

Едва дав лошадям отдохнуть, друзья наши помчались назад с такой быстротою, что, когда месяц взошел над степью, они были уже в окрестностях Студенки за Валадынкой. Впереди ехал Володыёвский, внимательно глядя по сторонам, за ним, рядом с Еленой, Заглоба, а позади всех Редзян. Он вел вьючных лошадей и еще двух запасных, которых не преминул прихватить из Горпыниной конюшни. Заглоба рта не закрывал, да и было что порассказать княжне, которая, сидя в глухом яру, не ведала, что творится на свете. И старый шляхтич рассказывал девушке, как они ее с первого дня искать стали, как Скшетуский до самого Переяслава по следам Богуна дошел, не зная, что тот ранен, наконец, как Редзян выведал тайну ее убежища у атамана и привез в Збараж.

– Боже милосердный! – восклицала Елена, обращая к месяцу прелестное бледненькое свое лицо, – значит, пан Скшетуский за Днепр меня искать ходил?

– Говорю тебе, в самом побывал Переяславе. И сюда непременно бы вместе с нами явился, будь у нас время за ним послать, но мы решили не мешкая к тебе на выручку ехать. Он еще не знает, что ты спасена, и за душу твою молится денно и нощно, однако ты его не жалей. Пусть еще немного помучится – зато какую получит награду!

– А я уж думала, все меня позабыли, и лишь о смерти просила Бога!

– Не только не позабыли, а всякую минуту размышляли, как бы тебе на помощь прийти. Иной раз диву даешься: ладно, я голову ломал или Скшетуский, оно понятно, но ведь этот рыцарь, что впереди скачет, не меньше нашего проявлял усердье, ни трудов своих, ни рук не жалея!

– Да вознаградит его всевышний!

– Есть, видно, в вас обоих нечто, отчего людей к вам тянет, а Володыёвскому ты воистину должна быть благодарна: я ж тебе говорил, как мы с ним Богуна искромсали.

– Пан Скшетуский мне в Разлогах еще о пане Володыёвском, как лучшем друге своем, рассказывал много…

– И правильно делал. Большая душа в этом малом теле! Теперь, правда, на него одурь нашла – краса, видно, твоя ошеломила, но погоди – освоится и опять прежним станет! Ох, и славно мы с ним гульнули на выборах в Варшаве.

– У нас новый король, значит?

– И об этом ты, бедняжка, не слыхала в глухомани своей проклятой? А как же! Ян Казимир еще прошлой осенью избран, восьмой уже месяц правит. Великая вскоре грядет война с мятежным людом; дай Бог нам в ней удачи: князь Иеремия от всего отстранен, других вместо него повыбирали, а от них, что от козла молока, толку.

– А пан Скшетуский пойдет на войну?

– Пан Скшетуский истинный воин; не знаю, уж как ты его удержишь. Мы с ним одного поля ягода! Чуть пахнёт порохом – никакая сила не остановит. Ох, и задали мы смутьянам прошлый год перцу. Ночи не хватит рассказать все, как оно было… И сейчас, ясное дело, пойдем, только уже с легкой душою: главное, мы тебя, бедняжечку нашу, отыскали, а то ведь и жизнь была не в радость.

Княжна приблизила очаровательное свое личико к Заглобе.

– Не знаю, за что ты, сударь, меня полюбил, но уж, поверь, я тебя люблю не меньше.

Заглоба даже засопел от удовольствия.

– Так ты меня любишь?

– Клянусь богом!

– Храни тебя владыка небесный! Вот и мне на старые лета послано утешенье. Признаться, ваша сестра еще нет-нет, а состроит старику глазки, да-да, и в Варшаве на выборах такое случалось, Володыёвский свидетель! Но меня амуры уже не волнуют, пусть кровь играет, а я – вопреки тому – отеческими чувствами довольствоваться буду.

Настало молчание, только лошади вдруг одна за другой громко зафыркали, суля путникам удачу.

– На здоровье! На здоровье! – ответили всадники дружно.

Ночь была ясная. Месяц все выше взбирался на небо, утыканное мерцающими звездами, и все меньше, все бледней становился. Притомившиеся бахматы замедлили шаг, да и всадников одолевала усталость. Володыёвский первый остановил лошадь.

– Пора и отдохнуть. Развиднеется скоро, – сказал он.

– Пора! – поддержал его Заглоба. – Глаза слипаются: как ни погляжу на лошадь – всё две головы вижу.

Редзян, однако, решил, что прежде всего следует подкрепиться; он развел огонь и, снявши с лошади переметные сумы, принялся выкладывать припасы, предусмотрительно захваченные из Бурляевой кладовой: кукурузный хлеб, вареное мясо, валашское вино и сладости. При виде двух кожаных мехов, изрядно выпятивших свои бока и издающих сладостное уху бульканье, Заглоба забыл и думать о сне, да и прочие с удовольствием принялись за ужин. Припасов хватило на всех с избытком, а когда наелись вволю, старый шляхтич, утерев полою уста, промолвил:

– До смерти не устану повторять: неисповедимы пути Господни! Ты свободна, барышня панна, а мы сидим себе тут sub jove [182] , радуемся и Бурляево винцо попиваем. Венгерское, конечно, получше, это припахивает кожей, но ничего, в пути сойдет и такое.

– Одному не могу надивиться, – сказала Елена, – как это Горпына столь легко отдать меня согласилась?

Заглоба поглядел сперва на Володыёвского, потом на Редзяна и усиленно заморгал глазами.

– Потому согласилась, что иного выхода не имела. А впрочем, чего таиться, дело не стыдное: мы их с Черемисом на тот свет отправили.

182

под открытым небом (лат.).

– Как так? – испуганно вопросила княжна.

– А ты разве выстрелов не слыхала?

– Слыхала, но подумала, Черемис стреляет.

– Не Черемис, а вон этот малый – на месте пристрелил колдунью. Дьявол в нем сидит, спору нет, но чего еще оставалось делать, когда ведьма, не знаю уж, то ли почувствовала что, то ли стих на нее нашел какой-то: уперлась, что с нами поедет, и баста. А как было разрешить ей ехать – она бы мигом смекнула, что мы не в Киев путь держим. Вот он и взял да пристрелил ее, а я зарубил Черемиса. Сущий был монстр африканский; надеюсь, Господь мне его смерть в вину не поставит. Верно, и в аду чертям на него глядеть будет тошно. Перед отъездом из яра я вперед поехал и прибрал тела с дороги, чтобы ты не напугалась и не посчитала это дурным знаком.