Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
– Ваша милость! – говорит Редзян и за рукав его тянет. – Барышня вон стоит…
Скшетуский приходит в себя. Это перепутавшиеся камышины загородили ему дорогу. Наваждение рассеивается. Возвращается сознанье. Теперь он уже не чувствует такой усталости – горячка придает ему силы.
Эй, а не болотце ли это уже?
Но нет, вокруг все тот же тростник, словно он и не сдвинулся с места. Возле устья реки вода должна быть чистой – значит, это еще не болотце.
Рыцарь идет дальше, но перед мысленным его взором с неотвязным упорством встает милая сердцу картина. Напрасно противится Скшетуский, тщетно начинает шептать молитву, тщетно пытается сохранить ясность ума – опять перед ним Днепр, дубасы, чайки… Кудак, Сечь… только на сей раз видение более беспорядочно, множество лиц в нем смешалось: подле Елены и князь, и Хмельницкий, и кошевой атаман, и пан Лонгинус, и Заглоба, и Богун, и Володыёвский – все принаряженные по случаю их венчанья, но где же само-то венчанье будет? Не поймешь, что за место: то ли Лубны, то ли Разлоги, а может, Сечь или Кудак… Вода кругом отчего-то, волна бездыханные тела качает…
Скшетуский во второй раз пробуждается, вернее, его будит громкий шорох, доносящийся с той стороны, куда он идет, – и вот он уже прислушивается, замерев на месте.
Шорох приближается, слышно поскрипывание, всплески – это челн.
Его уже можно разглядеть сквозь тростник. В нем двое казаков – один отталкивается веслом, у второго в руке длинный шест, издали отсвечивающий серебром, – он им водоросли раздвигает.
Скшетуский по шею погружается в воду, чтобы только голова над ситовником оставалась, и смотрит.
«Что это – обычный дозор или они уже идут по следу?» – думает он.
Но тотчас же по спокойным и ленивым движениям молодцев понимает, что это обыкновенная стража. Вряд ли этот челн единственный на пруду – если б казаки напали на его след, на воду спустили бы с дюжину лодок да кучу людей туда насажали.
Между тем челн проплыл мимо – шум тростника заглушил слова сидящих в нем людей; Скшетуский уловил лишь обрывок разговора:
– Ч о р т б и ї х п о б р а в, i ц е ї с м е р д я ч о ї в о д и к а з а л и п и л ь н у в а т и!
И лодка скрылась за тростниками – казак на носу так же мерно колотил по воде шестом, словно всех рыб на пруду всполошить затеял.
Скшетуский побрел дальше.
Спустя недолгое время он снова увидел у самого берега татарский сторожевой пост. Свет луны падал прямо на лицо ногайца, похожее на собачью морду. Но Скшетуский теперь уже не столько дозорных боялся, сколько опасался потерять сознание. И потому напряг всю волю, чтобы не утерять представления, где он и куда идти должен. Однако боренье с собой лишь усугубило усталость, и вскоре он обнаружил, что всякий предмет у него в глазах двоится и троится, что пруд порой кажется лагерным майданом, а купы камышей – шатрами. В такие мгновенья ему хотелось кликнуть Володыёвского, позвать с собою, но рассудок его не настолько еще был затуманен, и он сдерживал пагубное желанье.
«Не кричи! Не кричи! – повторял он себе. – Это погибель».
Но бороться с собой становилось все труднее. Скшетуский вышел из Збаража, изнуренный голодом и мучительною бессонницей, которая не одного уже воина свалила с ног. Ночное бдение, холодная купель, зловонный запах воды, единоборство с вязкой грязью, с цепляющимися за ноги корнями вконец истощили его силы. К этому добавилось раздражение против одолевающих его страхов и боль от комаров, которые так изжалили ему лицо, что оно все было залито кровью. Скшетуский чувствовал: если в скором времени не покажется болотце, он либо выйдет на берег – и пусть быстрей свершается то, чему суждено свершиться, – либо рухнет прямо среди тростников и захлебнется.
Болотце и устье реки спасительной гаванью теперь казались, хотя на самом деле там должны были начаться новые препятствия и опасности.
Борясь с лихорадкой, он шел, все меньше соблюдая осторожность. К счастью, тростник шумел не переставая. В его шуме Скшетускому слышались голоса людей, обрывки разговоров; казалось, это о нем толкует пруд. Дойдет он до болотца иль не дойдет? Выберется или останется тут навечно? Комары тоненько распевали над ним жалобные свои песни. Пруд делался глубже – вода уже до пояса, а местами до подмышек доходила. И подумал рыцарь, что, если придется плыть, он запутается в этих густых тенетах и утонет.
И вновь на него напала неодолимая, безудержная охота позвать Володыёвского, он даже руки сложил и поднес ко рту, чтобы крикнуть: «Михал! Михал!»
К счастью, какая-то милосердная камышина ударила его по лицу мокрой прохладной кистью. Он опомнился – и увидел впереди себя, несколько справа, слабенький огонечек.
Теперь он уже не сводил глаз с этого огонька и некоторое время упорно шагал прямо к нему.
И вдруг остановился, заметив перед собой чистую полосу воды, и вздохнул облегченно. То была река, а слева и справа от нее – болотце.
«Хватит кружить по берегу, можно сворачивать», – подумал рыцарь.
С обеих сторон водяного клина тянулись ровные ряды тростника – Скшетуский пошел, держась ближайшего к нему ряда. Еще минута – и он понял, что на верном пути. Оглянулся: пруд был позади, а вперед уходила узкая светлая полоска, которая не могла быть ничем иным, кроме как рекою.
И вода здесь была холоднее.
Однако очень скоро им овладела страшная усталость. Ноги дрожали, перед глазами клубился черный туман. «Сейчас, только дойду до берега и лягу, – думал рыцарь. – Дальше не пойду, отдохну сначала».
И, упав на колени, нащупал руками сухую кочку, поросшую мохом, – островком лежала она среди очерета.
Севши на эту кочку, Скшетуский утер окровавленное лицо и вздохнул полной грудью.
Мгновение спустя ноздри ему защекотал запах дыма. Рыцарь обернулся: на берегу, в сотне шагов от воды, горел костер, вокруг которого кучкой сидели люди.
Сам он находился прямо против этого костра и в те минуты, когда ветер раздвигал камыши, мог видеть все как на ладони. С первого же взгляда Скшетуский распознал татарских конепасов, которые сидели подле огня и ели.
И тут в нем пробудился ужасный голод. Утром он съел кусочек конины, который не насытил бы и двухмесячного волчонка, и с тех пор во рту у него не было и маковой росинки.
Стал он срывать растущие обок круглые стебли кувшинок и жадно их высасывать. Так разом утолялись и голод, и жажда, потому что жажда тоже его терзала.
При этом он неотрывно смотрел на костер, который помалу бледнел и меркнул. Люди вокруг костра как бы заволоклись туманом и, казалось, все отдалялись.
«Ага! Сон меня одолевает! – подумал рыцарь. – Что ж, посплю прямо здесь, на кочке!»