Огнем и водой
Шрифт:
Но судьба, наперекор его страхам, снова свела их, и очень скоро. Встретиться с Кисой было необходимо. Вместе с Сагировым решили сопровождать ее на девятый день на кладбище – не хотели отпускать одну. Однако, как назло, Сагиров подхватил воспаление легких. На кладбище ему делать было нечего в таком состоянии. Костя хрипел в трубку, просил его извинить. Впрочем, совесть его была чиста – благодаря стараниям Сагирова, все было сделано в срок – бригадир участка оказался старым знакомым Кости, сменившим боксерские перчатки на заступ и лопату. Ехали вдвоем, Вадим и Киса. Она выглядела гораздо лучше, чем на поминках.
– Я вообще-то уходить от него думала! – сказала Киса уже на могиле. Вадим положил цветы. Скромная такая могилка. На самом краю кладбища.
– У него последнее время все хорошо было… – объяснила она, хотя Домовой не спрашивал ни о чем. – Раньше мне казалось, это будет предательством – нужно было его поддерживать. А мне давно все надоело – думать, вернется он живым или нет. Если задерживался, начинала названивать, он сердился. Я истеричка, наверное, а может, просто чувствовала, что однажды все так и случится… Но, знаешь, так привыкла к своим страхам, что, когда все случилось на самом деле – ничегошеньки не почувствовала!
Вадим обнял ее за плечи. Так они стояли и смотрели на фотографию на памятнике – лицо в выпуклом старомодном овале. Сергей Красин.
– Мы бы все равно не смогли навсегда остаться вместе, – сказала она.
– Почему? – искренне удивился Домовой.
Удивился вдвойне – не так давно он думал точно так же про них с Наташей, но ему всегда казалось, что Киса и Красин друг другу подходят просто идеально.
– Все потому же! – усмехнулась она грустно. – Детей нет и быть не может в принципе. Нет, он говорил, что это все неважно, что можно взять из детского дома, но я-то знала уже, что он хочет своего!
И поникла головой.
Потом пошли обратно. Вид многочисленных крестов и надгробий, теснившихся по сторонам от узкой дороги, действовал на обоих угнетающе. К тому же на обратном пути они решили сократить дорогу и попали на детский участок. Фотографии на могилах здесь были иногда странно большими. Словно кричали эти детские лица о преждевременно оборвавшейся жизни. Киса озиралась с мрачным видом.
– Знаешь, когда я умру, – сказала она вдруг, – я хочу, чтобы мой прах развеяли по ветру. Раз, и нету Кисы, только пыль одна! Dust in the wind!
– Это как-то неправильно, – сказал Вадим.
– А что тогда правильно?! – резко спросила она. – Вот это правильно?!
И показала на детские могилы.
Вадим промолчал. Что он мог сказать? Что на все воля Божья? Слабое утешение.
– Прости! – Она схватила его за локоть. – Я так рада, что ты пришел! Только давай уйдем отсюда поскорее, а то у меня в глазах уже темнеет от могил. Я и не думала, что это кладбище такое большое!
И они ускорили шаг.
Прошло три дня, и Киса позвонила сама. Жаловалась на одиночество. После этих похорон она неожиданно оказалась в изоляции. Люди словно избегали ее, вероятно, как и Вадим, думали, что ей следует побыть одной, что она устала от соболезнований… А ей нужно было совсем другое. Так тоскливо в одиночестве, что хотелось на стенку лезть. Иволгин представил, как она сидит в своей пустой квартире, смотрит на Сережину фотографию и, может быть – плачет.
– Я к тебе приеду, – сказал он. – Прямо сейчас. Только соберусь.
Он посмотрел на часы. Был вечер пятницы, он свободен. Если не он, то кто?! Если не сейчас, то когда?
За спиной немым призраком встала мать, глаза Гертруды Яковлевны были печальны. Она поняла, что сын отправляется на свидание, и дело не в том, что он надел лучшее из имевшегося в его гардеробе, – почти все, кстати, было куплено под ее нажимом к приезду Наташи.
– Ну что такое, мама? – Вадим поймал ее взгляд в зеркале и обернулся. – Что-нибудь случилось?
– Могу я хотя бы узнать, кто она такая?!
– Очень хорошая девушка! – сказал Вадим спокойно.
В конце концов, она не сможет ему помешать. Он это знал. И она это знала тоже. Поэтому стояла, смотрела на него, держа руки перед собой, и словно собиралась молиться.
– Мама! – Вадим подошел и чмокнул ее в щеку.
– Я ничего не понимаю! – Гертруда Яковлевна не любила «сантиментов» и шуток, когда речь шла о серьезных вещах. – Я думала, ты принципиально не хочешь ни с кем связывать свою жизнь. Это я могла бы понять, хотя и не одобряю! Но если тебе нужна женщина, а тебе она нужна, то почему было не отвоевать Наташу? Ты ведь ее любишь, признайся! Я слишком хорошо тебя знаю…
Она пошла за ним к двери и говорила, говорила, быстро, стараясь, пока возможно, остановить его.
– Нет, не люблю, – сказал Вадим сердито. – И почему ты думаешь, что знаешь лучше меня?!
– Я не сомневалась, что все этим и закончится! – Она не ответила на его вопрос. – Твое затворничество! Так всегда и бывает с теми, кто отказывается от личной жизни. Рано или поздно они бросаются на первого попавшегося человека…
– Давай будем считать, что я этого не слышал! – сказал Вадим.
Он внезапно понял, что все, что может ему сказать сейчас мать, не имеет ни малейшего значения.
– Киса не первый попавшийся человек, – добавил он все же. – Я давно ее знаю.
– Киса! – фыркнула мать. – Почему же тогда я ее не знаю?!
«Потому что, мама, ты вообще очень мало знаешь о моей жизни, и это совершенно нормально», – мог бы сказать Иволгин, но не сказал. Он решил подождать, когда мать успокоится. Потом он их непременно познакомит, и она все со временем поймет и смирится. Он очень на это надеялся.
Домовой вышел, вдохнул морозный воздух улицы. Сердце кольнула жалость – он хорошо представлял себе, какой удар нанес матери.
«Первый блин комом!» – сказала она, когда Наташа уехала. Она, очевидно, надеялась, что уж второй-то блин получится таким, каким надо. Наташа обмолвилась о проекте Курбатова, и Гертруда Яковлевна теперь жила в ожидании повторного визита невестки.
Вадим не сомневался, что, даже приведи он в дом королеву красоты с двумя университетскими дипломами, – мама все равно будет недовольна.