Огнем, мечом, крестом
Шрифт:
Глаза эста округлились, лицо побледнело, и он опустился на колени, склонив голову в снег. Потом потрясенно вымолвил:
— Тебя мы все ожидали семь долгих лет, вождь, и ты снова пришел на нашу землю — «свободы праздник»…
В первой половине XIII века земли эстов, Новгорода и Пскова воочию узнали, что такое «дранг нах остен»…
Глава 4
— Да, не хотелось стать чародеем и колдуном, а таковым меня и приняли в это неискушенное время. И к тому же реинкарнацией вождя, его второго пришествия, как это странно не прозвучит. По крайней мере, в глазах одной, отдельно взятой эстонской семьи. Язычники…
Последнее слово прозвучало не осуждающе, а так, немного снисходительно — типа, что с них взять. А вот по-настоящему устрашало Лембита другое — мужчина осознал, что с ним произошло.
Так что побежденным эстам торжествующие католики устроили показательную «порку», буквально «примучив» язычников принять христианство, и полностью покорится власти епископа в Риге. Однако всего через шесть лет, в январе 1223 года полыхнуло всеобщее восстание, немцев и датчан истребляли повсеместно, где только возможно. На этот раз на помощь эстонцам пришли сильные отряды из Новгорода и Пскова, заняв гарнизонами Вильянди и Тарту, последний сейчас еще Юрьевым именуется. Позднее князь Ярослав Всеволодович, отец Александра Невского, что сейчас еще в пеленках, привел великокняжескую дружину из Владимира, и прошелся по эстонским землям, чиня страшный ущерб тем, кто держал «руку» ордена. И увел дружины из набега, в то время как рыцари у него под носом, пока князь осаждал в Ревеле датчан, осадили и взяли штурмом Вильянди, спалив городок, а сдавшихся русских перевешали на деревьях, нарочно не став карать эстов. И понятно, что на «предателей», вернувшийся к пепелищу князь, опоздавший с помощью, прошелся по Саккале со всей яростью неутоленной мести. А вот Юрьев русские удержали — там утвердился весьма деятельный и энергичный князь Вячко, самый непримиримый враг ордена…
— Какой сейчас год — двадцать третий или двадцать четвертый?! Какой из них — Тармо летоисчисления совершенно не знает, да и счета толком тоже. До сотни досчитать может на пальцах, и то с трудом. Даже сколько точно ему лет сосчитать не может, путается, но меньше тридцати на сколько — один или четыре года есть же разница?
Лембит мотнул головой и тихонько рассмеялся — у него, как и у многих «попаданцев», началось «психическое безумие», которое можно назвать «мессианством» с «громадьем наполеоновских планов». Будто он самый умный в этом мире, благодаря тому, что знает точный ход истории. А вот и не хрена подобного, по всей морде горчицей густо намазать, чтобы не прижмуривался от привалившего счастья. Он может только предполагать, что все им прочитанное имеет тождественность с этим миром, которого он совершенно не знает, и может лишь предполагать — а это совсем другое дело!
— Историки и не такое напишут, и каждый свою версию под тщательно подогнанные факты выложит, — пробормотал Лембит — мужчину клонило в сон, он согрелся. Тайное убежище под елью Тармо выбрал со знанием дела — пройди мимо, и не сообразишь, что под густыми заснеженными лапами люди скрываются. А под южной стороной, от ствола два с половиной на полтора метра, вырыто убежище на полметра глубиной. Встать там в полный рост не встанешь, если только не сгорбится, но его палатка высотой в полтора метра устроилась по всем параметрам. В нее буквально запихали женщину с младенцем и двух детей, Лембит прекрасно понимал всю важность чисто психологического наличия хотя бы такой крыши над головой, как полотнище брезента. Это не под открытым небом ночевать зимой, тут ощущение дома появляется, что для каждой женщины необычайно важно. И устроилось там все семейство Тармо с немыслимым для нынешней ситуации комфортом — с убитых ливонцев содрали буквально все, вплоть до исподнего, ведь в их положении любая тряпка пригодится. К тому же эстонец, уже облаченный в одеяния убитого им секирщика, только затер кровь снегом, сбегал и принес суконный, подбитый овчиной плащ арбалетчика — тот его неподалеку бросил на снег. Лембиту отдал его женщине и детям, и кроме того вытащил из рюкзака свернутый в рулон плед. Также матери отдали одежду второго убитого талаба, которому
Под лапами ели было сухо, и даже снега не имелось — густая хвоя не позволяла поземке разгуляться внутри убежища. Сгребли руками хвою и установили на ней палатку, кроме того на отдалении Тармо секирой нарубил лапника для подстилки, без оной никак не обойтись, земля все же промерзла. Но ему в комбинезоне можно спать хоть на снегу, а эстонцу не привыкать к подобным ночевкам, выдержит — мужик крепкий.
Одна проблема — сколько им тут дней ошиваться, промерзнут насмерть со временем, особенно младенец, ведь все зассыт, через пару дней ни одной сухой вещицы не останется. Пеленать в мокрые тряпки для грудного ребенка смерть неминуемая от простуды. И вторая беда — нет пищи, а у него в рюкзаке запас для одного на пару суток, а не для еще четырех голодных ртов на целую неделю, но то максимум — ведь если городище приступом не взяли, то возьмут в осаду, и вскоре, подготовившись, уже пойдут на приступ. И стоять у тына дольше, у крестоносцев нет возможности — до Пскова недалеко, всяко разно оттуда пришлют помощь — это селение приняло недавно русское покровительство, потому сюда определили на порубежный постой дружинников отрядец, что должен был контролировать всю округу. Так что у немцев с талабами есть только неделя, включая нынешние сутки, и не больше, а то и меньше на пару дней, во времени они серьезно ограничены…
— Похлебка сварилась, господин. Я поставила котелок со снегом на растопку. Горючий камень догорает, надо ставить новый.
От раскрытого полога палатки раздался тихий голос женщины — та вот уже полчаса вместе с дочерью, девчонкой лет двенадцати, вовсю хозяйничала на их импровизированной «кухне». Лембит извлек из рюкзака походную плитку на один брикет сухого топлива, хотя для большого огня можно поставить и четыре, но сейчас они в такой ситуации, что нужно экономить его со страшной силой, огонь разводить категорически нельзя, если учуют, смерть всем неминучая. Потому в миниатюрной плитке на рыбалке спасение — один маленький брикет кружку чая запросто вскипятит. Так что плотно набили снегом большой котелок, разжег плитку спичкой — глаза у аборигенов стали размерами с серебряные полтинники, непредусмотренные природой. Но не вскрикивали, смотрели молча с безмерным удивлением. Это христиане восприняли все как колдовство, а язычники за чудеса, тем более идущие им во благо. Подсветку организовали с фонарика с встроенным в него генератором — брат почему-то любил «жучки». На это дело отрядили девчонку — та осторожно, но с усердием принялась за дело, гордыней переполнилась, к лютой зависти маленького братца. Выловленных Лембитом еще в том мире окушков живо разморозили, почистили ножиком, отмыли снегом и бросили в котелок, как только снег растаял уже по третьему разу, и вода стала нагреваться. Когда водица закипела, то в котелок отправилось пшено — единственный пакетик, который оказался в рюкзаке. Все остальное Шипов сразу придержал — овощи вообще представляли немыслимую ценность, а супруга брательника к картошке положила два помидора (хорошо, что он только один схарчил), пару крупных луковиц и головку чеснока для ухи, а также сухой стручок тепличного острого перца. Шипов хотел его бросить к окуням, но как сообразил, какое кощунство совершит, сразу спрятал. Весь пакет с овощами завернул в свитер — нужно тепло, нельзя поморозить ценнейший посевной материал, который по своему весу намного дороже золота.
— Тс… шаги. Это мой муж возвращается, господин.
Женщина насторожилась, но тут же отмякла лицом, постаревшим и некрасивым. Но тут времена такие, что в тридцать лет уже пожившие тетки, в 13 лет замуж выходят. Лапы чуть вздрогнули, и под ними прополз в убежище Тармо, весь припорошенный снегом. И судя по довольной физиономии, с хорошими новостями. Ими сразу же порадовал:
— Вороги в осаду нашего городка сели, костры развели, дозорных выставили вокруг и много. В силе тяжкой сюда явились — их много, десять полных рук насчитал, и еще шесть. Три «брата» явились, со своими «копьями» и кнехтами. Арбалетчиков с десятка два, не больше, а то и меньше — темно ведь, а они лагерем уже встали. У талабов лучники есть, немного их, охотой занимаются, на сами луки худые.
Вот это было настоящее чудо — неграмотный эст не только сосчитал, но и сумел сложить полученную сумму. Но как разведчик в темноте оказался незаменимым — все рассмотрел, приметил — но так все окрестности хорошо знает. Одно плохо — километра до врага нет, тут притаится нужно, и сидеть тихо, как мыши под веником. Но ведь младенец в любую минуту заорать может, ребенку ведь не объяснить насколько это опасно. Остается надежда, что у женщины молоко не пропадет от перенесенной передряги, и не заболеет — но на всякий случай пакетик «шипучки» можно растворить в кипятке…
— Это лишнее, чересчур много, сами ешьте.
Лембит посмотрел на стальную чашку, наполненную жиденькой похлебкой. И половину вылил детям в миску, отправив пару окушков в крышку котелка супружеской четы, и повелительно кивнув женщине. Та опустила голову, смущенная такой заботой от человека, которого они сами признали господином. Ели молча, эстонцы старались соблюдать тишину и даже не чавкали — никто рта не раскрывал. Доев похлебку, Лембит вытер чашку хлебом, дети вдвоем съели быстрее его. И родители поторопились, правда, было заметно, что Тармо к рыбе не прикоснулся, только головы съел, все отдал своей Тийне. И что удивительно, деревянные ложки были у всех — эсты извлекли их из обуви, отдаленно похожей на унты.