Огненная арена
Шрифт:
— Господа распрекрасные, а предъявляли ли вы свои требования непосредственно хозяевам магазинов?
По толпе прошел ропот: приказчики начали совещаться: как быть, почему не составили петиции. И тут же начались возмущения: сколько надо писать петиций, если у каждого приказчика свой хозяин? Нельзя же бастовать каждому приказчику только против своего хозяина! Кто-то из армян предложил обратиться за помощью в редакцию газеты «Асхабад». Тут же выбрали делегатов.
В редакции только начался служебный день. Сотрудники слонялись по кабинетам, здоровались и обменивались новостями. Эмма, не успевшая позавтракать дома, как всегда, занялась пончиками. Дора, полушепотом и беспрестанно озираясь, рассказывала Галие о своих заботах. Наконец она закончила и, как только Галия ушла к себе, в приемной появился Кац.
— Галечка, я не узнаю вас в последнее время. Видимо, вам крепко досталось от своих? Вы так задумчивы…
— Полно-те, господин Кац. У меня больше нет желання разговаривать о стихах. Оставьте, пожалуйста, меня.
— Как вам будет угодно, но мне кажется, стихи мои тут ни при чем.
— Прошу вас, господин Кац, не тревожьте меня без дела.
— Хорошо-с» госпожа Каюмова… Хорошо-с… О чем речь?
Он ушел оскорбленный, но уже минут через пятнадцать вернулся в сопровождении трех кавказцев. — Извините, госпожа Каюмова, я по делу, — сказал подчеркнуто официально. — Разрешите нам всем вместе пройти к господину редактору?
Галия доложила Любимскому о посетителях. Редактор, живо встав из-за стола, выглянул в приемную:
— Чем могу служить? — спросил, цепко охватывая взглядом вошедших.
— Душа любезни, выслушай бедных людей, не пожалей пять-десять минут. Клянусь, триста-четыреста душ собралось: никто не знает — как быть.
— Ох вже мне эти души! Ну ладно, заходите… Я вже вас слушаю.
— Вартан, говори с господином редактором ты сам, — подсказал один из трех.
— Ну если ви мне доверяете, то конечно, — важно отозвался армянин в белом архалуке и круглой шапке.
— Я вже вас слушаю, — повторил редактор и откинулся на спинку стула.
— Душа любезни, жить тяжело приказчикам. Хотим, чтобы легче жилось.
— Кто вже этого не хочет? — отозвался Любимский.
— Стоим за прилавком по восемнадцать часов в сутки. Понимаешь? И ешо за это получаем сплошной мат и оскорбления от своих хозяев. Понимаешь?
— Понимаю…
— И ешо по воскресеньям магазины должны быть закрыты, а мы работаем без отдыха. Понимаешь?
— Понимаю… Что дальше?
— Отпуск тоже надо. Отпуск не имеем. Кто заболел — катись к чертовой матери, другого берут приказчика. Мальчикам — нашим помощникам — совсем жалованья нет, а это незаменимый народ. Понимаешь?
__ Понимаю вже, все понимаю! — повысил голос Любимский. — Но что вже вы хотите от меня?
__ Душа любезни, помоги составить такую петицию, чтобы и Арташес, и Захарий, и я положили на стол своим хозяевам, и чтобы все было, как требуется!
— Я вже вас понял, господа кавказцы, — сказал Любимский и быстро встал из-за стола. — Галия Мустафаевна, не пришел ли господин Нестеров?
— Нет еще, господин редактор.
— Тогда, будьте любезны, попросите ко мне Зиновия,
— Ох, господин редактор, — отмахнулась Галия, но все-таки пошла приглашать Каца.
— Зиновий, ты вже сядь на мое место и запиши, что хотят эти посетители, — попросил Любимский, как только Кац появился в его кабинете. — Запиши и отдай Нестерову, а он им составит петицию, какую они хотят.
Кац сел за редакторский стол, положил перед собой лист бумаги и начал беседу. Редактор же, извинившись, покинул кабинет.
К полудню, когда в редакцию зашел Иван Нестеров, перед ним предстала весьма впечатляющая сцена. Двое кавказцев сидели за столом в редакторском кабинете и пили чай, третий похлопывал по плечу Зиновия Каца, а сам редактор ходил взад-вперед по кабинету и вслух читал только что составленную петицию.
«29 апреля приказчики местных магазинов вручили своим хозяевам следующую петицию, ответа на которую они будут ждать до среды, 4 мая… Мы, приказчики в асхабадских магазинах, собравшись на общее собрание и подвергнув всестороннему обсуждению наше теперешнее положение, единогласно постановили: обратиться к хозяевам своим с настоящей петицией, заключающей в себе нижеследующие требования:
рабочие часы для приказчиков, независимо от их возраста, рода службы и занятия, устанавливаются в трех видах. В ноябре, декабре, январе и феврале месяцах — от 8 часов утра до семи часов вечера, на обед один час;
в марте, апреле, сентябре и октябре месяцах — от 8 часов утра до 8 часов вечера, на обед 1 час;
в мае, июне, июле и августе месяцах — от 8 часов утра до 8 часов вечера, на обед 2 часа».
Нестеров все это время стоял в приемной около двери и, наконец, видя, что его не замечают, заговорил:
— Это что же, 2 часа на обед из-за жары, что ли?
— А как же, дорогой! — тотчас вскочил на ноги приказчик, пивший чай.
— Вот вже и Иван Николаевич к нам пожаловал, — тут же констатировал Любимский, протягивая ему руку. — Как вам нравится этот сюрприз? Приказчики сочинили протест своим хозяевам!
— Я слышал только начало, — сказал Нестеров. — По-моему весьма убедительно… Позвольте взглянуть?
Он взял два исписанных листа бумаги, бегло посмотрел и заметил:
— Многовато текста. Боюсь, ваши хозяева не дочитают до конца. Я думаю, Соломон, надо требования изложить четче и короче и напечатать в газете крупным шрифтом.
— Что вы сказали? — испугался Любимский. — Вы вже считаете, что такую ужасную речь можно печатать в нашей газете? И вы думаете, ваш Соломон после этого подпишет хотя бы еще один номер?
— Господин редактор, — возразил ему Нестеров, — я ничего особенного не нахожу в этой петиции. Обыкновенные экономические требования. Требования на нормальный рабочий день, на Месячный отпуск, — что тут такого?