Огненная обезьяна
Шрифт:
— Авось не задохнемся. — Бодрился и других подбадривал старший лейтенант. Особенно он налегал в своей оптимистической трактовке происходящего на тот естественно-физиологический аспект, "что если не дадут жрать, то не заставят и срать".
Но бойцы в массе своей заугрюмели. То, что товарищи продолжают геройское сопротивление, мало кого радовало. Фурцев вспомнил о пленниках самурайского сарая, там, пожалуй, было еще не слаще, чем в этой душной темноте. Но представить, что он стал бы тогда думать о капитуляции, по этой причине…
Через
— Угрожает. — Сказал Твердило.
— Да, что он нам сделает. — Высказал мнение Гимнастерка.
Один раз охранник дал очередь из автомата по двери, но это сбило пыл бунтовщиков всего на несколько секунд. Но "ехидный" оказался непростым парнем, добрался снаружи, видимо, подтащил какие-то ящики, до одного из окошек, и что-то бросил внутрь. Штука эта тяжело грюкнула об пол, покатилась и через мгновение попала в полосу света, падавшую из окошка.
— Граната! — Заорало сразу несколько голосов. Попадали кто где стоял. Фурцев лежал на боку, затылком к событию. Своих чувств, в тот момент, когда понял, что должно произойти, он не понял, а потом не мог вспомнить, хотя это ожидание длилось, с четверть минуты. Первым поднялся из положения ничком Ляпунов. Приблизился к греющейся на солнце гранате.
— Не трогай, рванет! — Крикнули из вонючего угла.
Лейтенант поднял убивицу и взвесил в руке.
— Пустая. Это шуточки у него такие.
"Ехидный" бросил гранату без запала, но этого хватило, чтобы подавить бунт. Было понятно, что этот гаденыш в следующий раз запросто бросит гранату с запалом.
Мусин первым обнаружил, что беловатый налет на стенах и железках, съедобен. Можно собирать понемножечку пальцем и на язык.
— Хлебушек. — Сообщил первооткрыватель, глупо улыбаясь и причмокивая.
Вечером фриц пододвинул под дверь мелкий алюминиевый противень с теплой отработанной водой. Пленные собрались вокруг на четвереньках и напились как животные. Фурцев тоже сползал. Хотел гордо зачерпнуть горстью, но не получилось, пришлось вылизывать скользкое дно.
— Вот сука, — сказал Рябчиков, он имел виду немца, но в голосе чувствовалась благодарность за заботу.
На четвертое утро, похлебав из немецкого родника, бойцы разбрелись по узилищу в поисках мучных пастбищ. Накануне ночью слышны были звуки особенно сильного и длительного боя, но говорить на эту тему никому не хотелось. Питались, кто мог перебороть отвращение. Фурцев лежал, особого голода не чувствовал, только тошноту и головокружение.
Где-то в середине дня раздались за дверью звуки немецких голосов. Может, покормят, была первая мысль. Или привели новых пленников? Если так, интересно, кто там теперь попался. У тех, кого не томила тоска, играло
Лязгнули замки, распахнулись впервые за последние пять дней двери. Первым вошел, морщась от накатившего запаха, "ехидный". В широкую полосу ворвавшегося света первым попал Гимнастерка, он не мог оторваться от тонкого хлебного слоя на краю воздуховода, и все полосовал ее жадным пальцем.
Фриц расхохотался, потом несколько раз обрисовал в воздухе шар и пнул его ногой.
— Чего ему надо? — Спросил глухо Ляпунов.
— Просит, чтобы колобок ему скатали. — Ответил Твердило.
"Ехидный" ушел, и начал снаружи переговариваться с другими немцами.
Внутрь затолкнули большого человека в черном комбинезоне, лицо у него тоже было черное.
— Теслюк, ты? — Изумился кто-то.
Следом столь же грубо вдвинули Мышкина. Одет он был в рваный гражданский костюм, руки связаны. Смотрел он себе под ноги.
Главный механик длинно храпнул носом и харкнул в сторону.
— Пожрать у вас ничего нет, мужики?
Все, даже самые лежачие, засмеялись разбитым бухенвальдским смехом.
— Так вот для кого "ехидный" просил колобок. — Сказал Мусин.
Конечно, полезли к пленникам с вопросами. Теслюк знал мало, днем хоронился в книжном магазине, сегодня днем так оголодал, что рискнул выбраться на поиски.
— И вот.
— А бой?
— Не знаю, это на другом конце города было. Может Мышкин знает.
Разведчик поднял опущенную голову.
— Сколотил я группу. Крови мы им попортили, но ночью попали в окружение. Сам влез дурак в магазин готовой, блин, одежды. Пожалел мальчишек, говорят холодно, холодно…
— Немцы теперь ходят веселые. — Вздохнул Теслюк.
— Значит, скоро конец. — Не скрывая уже радости, сказал сорокалетний толстяк с головой стриженой под ежик, и никто ему в предательскую рожу не сунул кулаком.
Выяснилось, у победителей есть некий замысел насчет команды пленных. "Ехидный" с двумя помощникам начали выгонять всех наружу. Там, в некотором отдалении стояли два офицера, и еще с пяток автоматчиков. После полумрака каменного мешка бойцы щурились и отворачивались от солнца. Щеголеватый — с моноклем и стеком — офицер, подойдя поближе тоже прищурился, но не от солнца, а от вони. Подняв руку в кожаной перчатке, он начал пересчитывать пленных.
— Айнц, цвай, драй, фир, фюнф… эльф. Гут.
Закончив счет, он выпустил из глаза монокль, и махнул "Ехидному", веди, мол, и приложил к носу надушенный, видимо, платок.
Фурцев плелся последним в короткой колонне по два, ноги заплетались, приходилось все время смотреть под них. В голове шумело. Перед глазами мелькали черные, панцирные пятки Мусина, грязные тесемки кальсон волочились по земле.
Колонна вышла за заводские ворота. В конце открывшейся улицы можно было рассмотреть край сада и угол давешней школы. Конвой держался на приличном расстоянии, и был вполне настороже.