Огненный крест
Шрифт:
Конечно, и в немецких газетах, и при военной цензуре, можно было почерпнуть информацию о том, как идёт война, какая обстановка в мире и в ближних пределах. И я делал все, как просили меня русские соотечественники. Соблюдая крайнюю осторожность, естественно. Однажды пренебрег этой осторожностью. И тут же поплатился.
Увидев одного из русских пленных, который шел мне навстречу, решил просто передать ему газету. Едва он, пленный, протянул руку, как к моей груди приставили ствол ружья. Солдат СС уже держал палец на спусковом крючке. Солдат сказал:
– Тебе разве неизвестно,
Собрав всё спокойствие в груди, я попытался разыграть и наивного, и в то же время сердобольного человека, стараясь вызвать у стражника сочувствие, как мне однажды удалось при проносе бревна для топки нашей печурки:
– Да, конечно... Но вы же знаете, что мы получаем папиросы, а они не получают. Из старых газет и сухой травы они делают себе цигарки... Посмотрите на число газеты, она же старая!
Играл я на последнюю карту. Если эсэсовец присмотрится и увидит, что число на газете сегодняшнее... Да, я внаглую играл ва-банк. И, похоже, выигрывал! Решительно вырвал газету из рук пленного, развернул её перед эсэсовцем:
– Видите! Совсем старый номер!
В немецкой армии не было неграмотных солдат. И я до сих пор не знаю, что «увидел» в развернутой перед ним венской «Цайтунг» эсэсовец, запомнил лишь его глухой и успокоенный голос:
– Да, если газета старая, можешь дать её пленному!
Немецкий солдат строго держался установленного порядка: старую этим порядком – разрешалось!..
О, предсказательница моей судьбы!
Телефонист из СССР, что жил в нашей комнате, сказал мне:
– Начали сжигать евреев.
Еврейский лагерь находился неподалёку. И мы иногда видели бедолаг, когда их вели колонной на строительство. Под ружьями. Всегда они работали отдельно и на большом расстоянии от нас. Худые, в невообразимых лохмотьях. Они тоже, как красноармейцы, водили своих больных на работы. Близко к лагерю евреев стражники немецкие никого не подпускали.
– Как – жгут евреев? Откуда тебе известно?
– Я был на фронте, – продолжал телефонист, – хорошо запомнил запах горелого человеческого мяса... А тут я недавно тянул провод неподалеку от еврейского лагеря... Сжигают в печах. Может, на кострах? Но точно – пахло горелым человеческим мясом...
Утром, выйдя из нашего барака, я заметил большое движение в лагере советских военнопленных. Вооруженные охранники строили пленных в колонны и, похоже, собирались их куда-то уводить.
Я подошел к проволочному забору, чтоб попрощаться с соотечественниками. Знакомые махали мне рукой, некоторые, покинув строй, подходили к забору. И немцы, орудуя прикладами ружей, загоняли их обратно в колонны. В какой-то момент я увидел красноармейца, для которого достал лекарство, и крикнул ему:
– Сейчас я принесу твои снадобья!
– Уже не успеешь! – раздалось в ответ.
Но я все же побежал в барак, ринулся в своё утлое жилище, схватил посудину, где хранил медикаменты, нашел нужное для этого земляка. Чтоб убедиться – то ль лекарство понесу больному, развернул бумажную упаковку. Это был порошок. Как так вышло, не пойму, но второпях, при повторном свертывании бумажной упаковки, несколько «порошинок» лекарства попали
Когда выбежал на улицу, зона советских военнопленных была пуста. Расстроился – не успел... Эх, не успел!
В амбулатории врач повторно промыл глаз, дал какие-то капли и сказал, что я не должен ходить на строительство, а лежать непременно три дня в кровати, затем явиться на осмотр. Получил я от врача и удостоверение временно освобожденного от всяких наружных работ.
Лежал в кровати и думал: «Пленных красноармейцев куда-то отправили в неизвестном направлении! А что будет с нами, с другими (не пленными) лагерниками?.. Конечно, немцы просто так нас не покинут, «почтят» своим вниманием, как требует германский порядок. Его, похоже, немцы будут блюсти до последнего предела.
И верно, в десять утра лагерное радио оповестило, что все оставшиеся рабочие должны идти на железнодорожную станцию, чтоб ехать в Вену – на сооружение оборонительной линии от наступающих неприятельских войск.
Итак, второго апреля 1945 года я покинул лагерь. Врачебное удостоверение о моей болезни и освобождении «от наружных работ» спасло меня от этих опасных занятий на последней линии немецкого сопротивления – под снарядами и бомбами. Конечно, по прибытии в Вену мне пришлось показать документ сопровождавшему поезд немецкому военному начальнику. И он мне «предписал» быть пока свободным. С этим «пока» я успел съездить к брату в Штрасхоф, а когда вернулся, врач, осмотрев мой глаз, дал освобождение от работы еще на пятнадцать дней.
Эти дни стали решающими в повороте моей судьбы.
Шеф моего брата Константина в железнодорожном управлении, предполагая, что Вена будет занята Красной Армией, посоветовал брату и его семье перебраться в ту часть Германии, которая будет занята американцами, французами или англичанами, мол, это надёжнее! Шеф имел запросы из Мюнхена и из Инсбрука о присылке туда специалиста – инженера-электрика, каковым и был мой брат. Так получил он перевод в железнодорожное управление Мюнхена. Оставалось заиметь особое распоряжение от городского управления. Повезло и здесь. В общий список, нарушив немецкий порядок, включили и моё имя.
Последнюю ночь в Штрасхофе мы не спали. Паковали багаж, чтоб успеть на утренний поезд. Под грохот приближающейся канонады. Под разрывы авиабомб. Они достигали городка со стороны Вены, которую продолжали атаковать самолеты союзников.
Утром мы раздобыли большую тачку-платформу на двух колёсах. На ней сначала перевезли на станцию больного отца, затем сделали две перевозки семейного багажа. Под «музыку» отдаленных разрывов и ружейной стрельбы долго сидели на станции, пока, наконец, не вошли в вагон поезда и не начали наш долгий и опасный путь на запад. Дело в том, что американские самолеты теперь стали нападать и на пассажирские поезда. В таких случаях машинист тормозил состав, пассажиры покидали вагоны, укрывались, где удавалось, от бомб и пулемётного огня. И при благополучном исходе поезд двигался дальше.