Огневой вал наступления

Казаков Константин Петрович

В заключение беседы А. Н. Боголюбов предупредил, что наша группа на днях будет принята Чан Кайши — такие приемы стали традиционными, и нам надо срочно привести себя в порядок. Действительно, наши московские штатские костюмы, пальто и шляпы за время переездов по горным дорогам настолько пострадали от палящего солнца, пыли, дождей, грязи, что выглядели неприлично. Боголюбов дал нам адреса китайских портных, они за сутки сшили нам новую одежду — одели с ног до головы.

В ту же ночь японская авиация бомбила Чунцин. Система воздушного наблюдения и оповещения здесь работала, нас отвели в бомбоубежище — и своевременно! Когда я вернулся в свой номер в гостинице, то смог констатировать, что осколки авиационной

бомбы выпустили пух из моей перины и подушки, посекли одеяло, а что самое неприятное — несколько мелких осколков попортили патефонные пластинки, которые я купил в Чунцине. Но я их сохранил по сей день. И когда теперь иногда завожу и пластинка шипит, а игла прыгает на царапинах, я всегда вспоминаю ночь в Чунцине [212] на 3 сентября 1939 года и думаю, что мне тогда повезло.

Утром в гостиницу приехал Александр Николаевич Боголюбов и повез нас представлять генералиссимусу Чан Кайши. Проехали город от края до края, автомашины нырнули в тропическую зелень парка. Ворота, по бокам — часовые с немецкими большими маузерами на бедрах. Еще ворота с такими же часовыми, и машины, продвигаясь по узкой асфальтированной дороге, нырнули вдруг вниз, мы очутились в длинном бетонном туннеле. Проехали до площадки, до подземной стоянки автомобилей и отсюда, тоже подземными переходами, вышли в большой зал. Оказалось, что вся эта резиденция Чан Кайши была спрятана глубоко под землю.

В зале, по левую сторону, уже стояли в ряд китайские генералы. По правую сторону, тоже в ряд, построились мы во главе с Боголюбовым. Посредине лежала красная ковровая дорожка к закрытым дверям. Два генерал-адъютанта распахнули двери, к нам по дорожке вышел маленький человек. Он был увешан орденами от горла и до пояса, а иные ордена свешивались длинными цветными лентами на долы его кителя. Над этим сверканием и бренчанием орденов я увидел худое, морщинистое лицо, усики. Чан Кайши выглядел очень старым и физически слабым. Он пошел вдоль строя, подавая нам по очереди сухую руку, кто-то из наших по привычке сильно пожал ее, Чан Кайши переменился в лице, и Боголюбов вполголоса приказал нам: «Полегче!»

После представления Чан Кайши вышел на середину зала и сказал короткую речь. Рядом с ним стоял переводчик. Речь не запомнилась. Что-то очень общее насчет совместной борьбы с японцами. Он и ручкой на своих генералов повел. Дескать, с ними вместе будете воевать.

Справа отворилась стеклянная дверь, вошла красивая китаянка в европейском белом костюме и пригласила нас в банкетный зал. Это была супруга Чан Кайши Сун Мэйлин. Банкет был составлен по правилам китайских застольных церемоний. Знаменитая сычуаньская кухня. Примерно сорок блюд. Чан Кайши выпил три-четыре рюмки, извинился, сказал, что оставляет нас на попечение своей супруги и военного министра Хо Иньцина, и вышел.

Обеденные разговоры, которые мы с помощью переводчика вели с китайскими генералами, никакой новой информации никому из нас не дали. «И не дадут! — заметил Боголюбов. — У них считается признаком хорошего тона проговорить с гостем или посетителем битых два-три часа, а по [213] существу ничего дельного не сказать». Сун Мэйлин очаровательно улыбалась, шутила, кокетничала, танцевала, как говорится, до упаду, и в моем сознании никак не укладывалась эта шутливая игривость светской дамы с образом деловой финансистки и политиканши, какой я представлял ее по рассказам бывалых людей.

Она была миллионершей. Возглавляла авиационную комиссию, одновременно шефствовала над военно-воздушными силами Китая. Руководила управлением крепостного строительства, и, кстати сказать, это подземелье тоже было делом ее рук. А кроме того, у нее было еще с десяток разных должностей. Чан Кайши находился под заметным ее влиянием. Ведь она являлась главным проводником американского бизнеса и политики в Китае, признанным руководителем

проамерикански настроенных кругов китайской буржуазии. Юность Мэйлин провела в США, там училась, там же приняла христианскую веру. И когда Чан Кайши, уже оставивший своих жен, пожелал сочетаться новым браком с юной барышней из богатого и знаменитого (старшая сестра Мэйлин была вдовой Сун Ятсена) семейства Сун, эта барышня поставила ему одно, но жесткое условие: стать христианином. Он стал. Женитьба на Сун Мэйлин во многом способствовала переориентации Чан Кайши с Японии на Америку. Его новая супруга была частым гостем американского посольства, а ее секретарем по христианскому обществу был епископ Шефферд, негласный сотрудник американской разведки.

Военный министр Хо Иньцин, напротив того, оставался японофилом. Конечно, нам казалось не просто странным, но чудовищным, что высший военный руководитель воюющего государства являлся одновременно почитателем противника, одним из самых ярых сторонников капитуляции, человеком, который еще до начала войны распродавал японцам северные и северо-западные провинции Китая, как чунцинский разносчик продает пампушки с лотка. Но так было, и здесь я привожу лишь малые штрихи тех закулисных интриг и веяний, которые делали нашу работу в Китае иногда невероятно трудной.

После визита к Чан Кайши мы всей группой нанесли визит военному министру Хо Иньцину. Принял он нас очень любезно, улыбался, расхваливал советских летчиков, которые при последнем японском налете сбили шесть вражеских бомбардировщиков, назвал отличившихся истребителей — братьев Коккинаки. Затем перешел к делу. Встал у карты боевых действий, и с первых же слов стало видно, что военный [214] министр очень поверхностно знаком с обстановкой. Кроме того, с точки зрения военной, профессиональной, он был неграмотным человеком. Если бы с нами находился переводчик-китаец, можно было бы свалить все на его неподготовленность. Но переводил товарищ из нашего посольства, знаток военного дела. Сперва мы искоса переглядывались, а потом стало скучно слушать эту белиберду. Как он стал военным министром? «Он богаче Чан Кайши», — усмехнувшись, пояснил Александр Николаевич Боголюбов.

Покончив с визитами, мы под руководством Боголюбова принялись за работу — изучали обстановку на фронтах, боевые операции последних лет, группировки китайских и японских войск, особенности тактики и тех и других, структуру управления и связи и прочие необходимые вопросы. Много времени уделяли внутренней обстановке в Китае, взаимоотношениям партии гоминьдан и КПК.

Вечерами Боголюбов приглашал нас к себе, где уже в домашней обстановке, за чаем, продолжалась наша учеба. У Боголюбова я впервые встретил Павла Федоровича Батицкого, тоже военного советника, впоследствии Маршала Советского Союза.

17 сентября 1939 года, получив назначения, мы разъехались из Чунцина в разных направлениях — на север, восток, юг. Меня назначили в 3-й военный район. Попутчиком стал М. В. Никифоров, назначенный советником военной академии. Она размещалась в каком-то не то маленьком городке, не то большой деревне. Этот населенный пункт назывался Дуюн. Здесь мы с Михаилом Васильевичем Никифоровым должны были расстаться, но не пришлось. Начальник академии генерал Ши вручил мне шифрованную телеграмму, подписанную Чан Кайши и Боголюбовым. В ней говорилось, что я должен остаться в академии, прочитать ее слушателям цикл лекций по тактике артиллерии и теории стрельбы, а также организовать после этого боевые стрельбы. Меня приказ не обрадовал. Думаю: только начни, оставят в академии, на фронт не попаду. Никифоров старался меня подбодрить, говорил, что месяц в моем распоряжении, а потом он, как военный советник академии, настоит на моем выезде к месту назначения. В общем, приказ есть приказ, я набросал общий план занятий, составил конспекты лекций.