Огневой вал наступления

Казаков Константин Петрович

Утром следующего дня пришел в артиллерийский парк академии. Смотрю: советских пушек и гаубиц ни одной нет. Ну, это понятно. Новую артиллерию они сразу отправляют на фронт, а здесь орудия разношерстные, главным образом [215] английские 115-мм гаубицы и французские 75-мм пушки. Осмотрел я эти орудия, вокруг стоят китайские офицеры-артиллеристы, слушатели академии. Говорю переводчику Суну: «Скажи, будем знакомиться. Кто хочет поработать за наводчика, заряжающего, за командира орудия?» Вышли трое, скомандовал я: «Орудие — к бою!» Быстро сняли они чехлы, наводчик вставил в гнездо панораму, произвели другие необходимые для подготовки орудия к стрельбе действия. Пока все идет как надо. Командую дальше, даю цель для прямой наводки, прицел, угломер. И в конце команды: «Зарядить!» Заряжающий рукоятку затвора потрогал, но затвор не открыл. Спрашиваю через переводчика, почему не довел до конца свою работу. Китайцы хором что-то отвечают, Сун переводит, что затвор не открывается. Почему? Неисправен, что ли? Опять

говорят все вместе, машут руками, Сун тоже машет и наконец объясняет, что эта английская гаубица, как и прочие такого типа орудия, с неоткрывающимся затвором. Подошел я вплотную, взялся за рукоятку затвора — действительно, не открывается. Осмотрел казенник справа-слева, заглянул под него. Ага! Здесь торчит стопор затвора. Передвинул я стопор, затвор орудия легко открылся. Слушатели зашумели радостно. Оказывается, они много раз занимались огневой подготовкой на этих гаубицах, но заряжали их лишь мысленно. А я подумал: здесь придется начинать с азов. Это первое впечатление подтвердилось и занятием в классе, где я для начала рассказал слушателям элементарную тригонометрию в приложении к артиллерийской стрельбе. Сун старательно переводил, но в глазах слушателей, на их лицах я читал полное непонимание предмета. Правда, человека три-четыре были исключением — они оказались из студентов, прилично знали математику. Для всех прочих такие простые понятия, как коэффициент удаления, шаг угломера или поправка на смещение, оказались истинно «китайской грамотой». Пришлось изменить методику. По вечерам я учил Суна, он имел высшее образование, поэтому легче усваивал теорию артиллерийской стрельбы. А утром через Суна уже можно было работать со слушателями. Примерно на второй неделе моего пребывания в Дуюне прибыли в академию наши советские орудия — 76-мм полковые и дивизионные пушки, 122-мм и 152-мм гаубицы. Теперь одновременно с лекциями я вел занятия практические, изучали с китайскими артиллеристами материальную часть этих орудий. Распределил слушателей по расчетам, у каждого на попечении свое орудие. В общем, дело пошло. В чем слушателям нельзя было отказать — это в усердии, трудились [216] они интенсивно, сидели над конспектами ночами. Это упорство помогало преодолеть недостатки их общей подготовки. Отзанимался с ними четыре недели, из лучших сформировал боевые расчеты. Провели мы артиллерийские учения с боевыми стрельбами — сперва отдельными орудиями прямой наводкой, затем батареей и дивизионом с закрытых огневых позиций. Часть слушателей выступили в ролях командиров орудий, взводов, батарей и дивизиона. Результаты были хорошие, их наблюдал весь личный состав академии. Генерал Ши просил провести такие же учения со вторым факультетом. Пришлось мне задержаться еще на несколько дней... Потом мы с Никифоровым дали шифровку в ставку Чан Кайши, и я получил официальное указание оставить академию и выехать к месту основного назначения — в 3-й военный район на юго-востоке Китая.

Фронт в долине Янцзы

Линия фронта в Центральном Китае, по реке Янцзы, сложилась так, что попасть туда я мог лишь глубоким объездом через крайний юг страны. Наступила уже вторая половина октября, по нашим представлениям, зрелая осень, но здесь, на тропике Рака, по-прежнему властвовала тяжелая влажная жара. Опять вокруг были горы, дорога вилась как бы по узкому коридору, с обеих сторон которого плотной высокой стеной стояли перевитые лианами и колючками вечнозеленые джунгли. Впечатление было такое, что целый день ты едешь в атмосфере парной бани. И ночь не приносила прохлады. Та же духота, мошкара жужжала, тучами облепляя сетку кровати. Где-то в ночных горах жалобно вскрикивали обезьяны. Эти тропики, столь красивые и заманчивые на журнальных картинках, оказались в натуре весьма утомительными. В пути я много раз вспоминал нашу ядреную, свежую, ясную подмосковную осень.

Моими спутниками были переводчик Сун и ординарец-солдат Ли Гуи. Дорога с ее происшествиями нас по-настоящему познакомила. При первом же налете японских бомбардировщиков, неподалеку от города Хэньян, Сун опрометью выскочил из автомашины, ринулся в сторону и мчался, пока не споткнулся и упал. Ли схватил меня за рукав и, что-то быстро говоря, стал тянуть с дороги к промоине, где мы с ним и переждали налет. Тогда я подумал о нем: «Надежный парень». Потом, узнав поближе, был рад, что не ошибся. Ли Гуи был рабочим из Шанхая, стеклодувом, участником обороны шанхайского пригорода Чапэя, той обороны, [217] которая стала широко известна благодаря стойкости китайских солдат и рабочих, сражавшихся с японскими войсками до конца. Что же касается переводчика Суна, то хлопот с ним хватало. У него было два достоинства — высшее юридическое образование и хорошее знание русского языка. Недостатков было много больше, и первый из них — патологическая трусость. В минуту опасности он, обычно флегматичный до сонливости, убегал от меня с резвостью профессионального спринтера. Глаза становились как плошки, ничего он не видел и не слышал. Спрошу потом: куда ты бежал и зачем? Ответить не может. С таким переводчиком на войне трудно. Особенно в те дни, когда выходишь на передний край. Но приходилось мириться, другого переводчика не нашлось.

27 октября мы с юга, через город Нинду, выехали к железной дороге Шанхай —

Наньчан. Оба эти города были захвачены японцами, но железная дорога между ними находилась в расположении китайских войск, по ней изредка ходили поезда. Старые паровозики с трубами, похожими на большие грибы, тянули по пять — семь замызганных вагонов и платформ. На таком поезде мы приехали на станцию Шанжао, где располагался штаб 3-го военного района. Нас встретили, сразу отвели на окраину городка, в дом, для нас предназначенный. Это была фанза из бамбука, в ней две комнаты. Во дворе, рядом с фанзой, стоял сарайчик. Возле него я увидел строй солдат — шесть человек. Сун объяснил, что они приставлены ко мне начальником полевой жандармерии в качестве охраны. Ну, приставлены — значит, приставлены. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Потерпим и охрану.

На другой день я пошел в штаб 3-го военного района. Представился главнокомандующему Гу Чжутуну и начальнику артиллерии Ло Шакаю, познакомился с начальником штаба, с другими генералами и офицерами. В штабе, как говорят моряки, был «полный штиль». Тишина и спокойствие нарушались только совместными хождениями в столовую: завтрак, второй завтрак, обед и так далее. «Занятно! — подумал я. — Может, они настолько обстоятельно подготовились к наступательной операции, что и делать больше нечего?» Поговорил с руководителями оперативного управления, с разведчиками, с артиллеристами, и стало ясно, что наступательная операция, о которой говорил мне еще А. Н. Боголюбов, не намечена даже вчерне.

Вот примерно как беседовали мы с офицерами-операторами над картой с группировками китайских и японских [218] войск в долине Янцзы (эту самую большую свою реку китайцы часто называют просто Цзян, то есть Река — с большой буквы).

— Мне говорили, войска района готовили наступление на 12 июля?

— Да, но Ставка перенесла срок на 27 июля. Не были готовы тыловые дороги и мосты в нашем районе.

— А сейчас готовы? — спросил я.

— У нас нет полных сведений. Надо запросить отдел военного инженера...

От себя добавлю, что срок второй, 27 июля, был перенесен на 15 сентября, потом на середину октября, и вот кончался октябрь, а новый срок даже не назван. Поговорив с военным инженером, я понял, что многочисленные переносы сроков наступления с середины лета на позднюю осень не помогли саперам 3-го военного района управиться с делами первой очереди — с исправлением дорог, прокладкой колонных путей там, где дорог нет, с постройкой мостов, необходимых, чтобы перебросить артиллерию. Для меня, новичка в делах китайской гоминьдановский армии, это был истинно ушат ледяной воды. Уже полгода везде только и разговоров о генеральном наступлении на японцев в бассейне реки Янцзы, а на местах, на фронте, никто и пальцем не шевельнул.

Пошел я к генералу Гу Чжутуну. Беседовали мы часа два, за это время раза три принимались пить чай. Сейчас мне трудно отделить первоначальные впечатления о нем от наслоившихся впоследствии. В целом помню генерала Гу как спокойного и рассудительного человека. Военное образование получил в Японии, потом еще учился военному делу в Англии и Франции. Любил приводить примеры из китайской военной истории, причем старинные, тысячелетней давности, примеры осмысливал, а верней сказать, притягивал к сегодняшнему дню. Умел дипломатично уходить от острых вопросов и перекладывать свои обязанности на плечи подчиненных. Военными делами почти не занимался. В штабе его называли наместником. Сун объяснил мне, что генерал Гу не только главком 3-го военного района, но и наместник Чан Кайши на юге Китая и ему подчинены также главкомы соседних военных районов — 4-го и 9-го. Что ж, может, и так. Я в это дело вникать не собирался. В войсках гоминьдана обычная для всех других армий строгая система подчинения и переподчинения была настолько запутана, что разобраться в ней способен был только китаец, умудренный опытом в политике межгенеральских отношений. [219] А в целом эта рыхлая и зыбкая система не позволяла сплотить громадную китайскую армию в монолитный боевой организм. Отсюда и ее постоянные неудачи в столкновениях с японскими войсками.

Война шла уже два с лишним года, а гоминьдановцы не провели еще ни одной наступательной операции. Контрудары, правда, были, но возникали они обычно, когда какая-нибудь японская дивизия, одерживая успех за успехом, «зарывалась» в своем продвижении слишком далеко. Отсутствие опыта в подготовке наступательных операций я почувствовал в первом же разговоре с генералом Гу. Слишком быстро и по всем пунктам он соглашался. Решили, что разработаем план операции с его штабными офицерами, он доложит план на совещании.

Взялись мы со штабными специалистами за работу, а как ее начать, никто из них не знал. Элементарный вопрос: артиллерийская группировка. Надо создать артиллерийский кулак на направлении главного удара. А начальник артиллерии Ло Шакай и его офицеры только пожимали плечами и переглядывались в ответ на мои предложения. Ничего не понимаю, спрашиваю переводчика Суна, вижу, и он юлит. Но все-таки договорились об артиллерийской группировке, просидел я две ночи напролет в своей бамбуковой хижине, составил необходимые артиллерийские документы о предварительных рекогносцировках, о расходе боеприпасов и многие другие. Очень старался. Это ведь первая моя работа как военного советника — ударить в грязь лицом кому охота?