Огни в долине
Шрифт:
— Погоди-ка, — сказал, — куда торопишься?
Яков остановился. Он был раздражен и потому, против обыкновения, ответил резко:
— А чего надо? Устал я.
— Ишь, заработался. По клубам шляться не устаешь. Да с отцом поласковее говори, поласковее.
Яков понял: предстоит неприятный разговор. Хмуро посмотрел на отца.
— Чего взбычился? Ты мне вот что скажи: зачем над Дуней издеваешься?
— Чего? — не понял Яков.
— Того самого, — Егор Саввич слегка прищурился. Сын знал, это признак нарастающего гнева.
— Я что же, ее не обижаю.
— Не обижаешь? А почему спишь на диване? Что, мягче там?
Яков молчал.
— Почему я спрашиваю?
— Да так… привык один.
— Не дури, парень. И эти свои фокусы брось. Мне внука надо. Не думай, что если ты теперь большой, так моя рука тебя не достанет. Я тебе ребра пересчитаю, паршивец.
— Тятенька, не люблю я ее.
— А мне наплевать на твою любовь. Нет, вы только посмотрите на этого обормота. Люби, не люби, а почаще взглядывай. Вот мой сказ: если не бросишь свои дурацкие штучки, я тебе всыплю и в хвост, и в гриву. Запомни.
— Запомню.
— Ну иди. Смотреть на тебя тошно.
Только сейчас Яков заметил, что отец пьян. А пьяному ему лучше не перечить, да и трезвому прекословить опасно. Без лишних слов Яков пошел в свою комнату. Вслед ему донеслись слова:
— Мне чтобы внук был! Душа из тебя вон! Не любит. Я тебе не полюблю.
Дуня сидела за маленьким столиком у окна, занималась рукоделием. Увидев мужа, быстро встала. Она, наверное, слышала весь разговор и ожидала, что всю свою злобу Яков сейчас выместит на ней. Но Яков даже не посмотрел на жену. Стянул молча сапоги, сбросил пиджак и лег, подложив руки под голову.
— Ужинать будешь, Яша?
— Сыт по горло.
Дуня растерянно вертела в руках вязанье. С первого дня после свадьбы муж почти не разговаривал с ней, словно не замечал, словно ее и не было в доме. Утром молча вставал, молча умывался и завтракал. Уходил на весь день, а поздно вечером также молча ужинал, потом читал какую-нибудь книжку или шел в клуб. Спал один, на диване. Дуня с болью и испугом смотрела на него, пыталась заговорить, но он отделывался несколькими словами, а если она спрашивала совета, отвечал:
— Делай, как знаешь, или у тятеньки спроси. Я здесь не хозяин.
— Ты не сердись на меня, Яша, я не виновата. Тятенька говорит: внучонка надо…
— Знаю. Все знаю. И ты тут ни при чем. Я один виноват. Сам несчастный, и ты через меня, несчастной стала.
Он замолчал и тяжело вздохнул.
— Может, уйти мне, Яша?
— Куда? — не понял тот.
— Совсем уйти, чтобы ты не мучился.
— А на другой день тятенька меня из дому выгонит, — Яков сел на постели. — Одна думала? Нет уж, будем жить, раз судьба такая.
— Ты скажи, Яша, может, я чего неладно делаю. Ты скажи, не таись.
— Все ладно. Это я не ладно делаю. Вот, к примеру, пришел я, ты ведь не спрашиваешь, где был. Ты мне про ужин. А
Он встал, подошел к Дуне, обнял ее. Пальцы ощупали талию, поднялись выше, остановились на шее. Дуня чуть откинулась, испуганно и недоуменно смотрела на него.
— Яша, ты чего? Мне больно, Яша…
— Я ничего, я жену свою законную ласкаю, — он все сильнее обнимал жену, прижимал к себе, чувствуя, как упирается в тугие Дунины груди.
— Господь с тобой, Яшенька, не надо так.
— Надо! И еще — вот так.
Он приблизил свое лицо к самому лицу жены. Оно исказилось мукой и было страшным. Внезапно Яков поцеловал Дуню в полуоткрытый рот — первый раз за все время после свадьбы, да так, что Дуня едва не задохнулась. Резко отстранил ее и, быстро притянув, поцеловал снова. Потом оттолкнул со словами:
— Вот что, женушка дорогая. Принеси-ка чего-нибудь поесть да прихвати графинчик, что у тятеньки в кухне стоит.
— Сейчас, сейчас, — отозвалась счастливым, немного дрожащим голосом Дуня и бросилась исполнять приказание мужа. Яков посмотрел ей вслед, нехорошо усмехнулся.
— Вот тебе, Любушка! Чуть ведь на грех не навела. Может, и пожалеешь потом, да поздно будет.
Дуня живо вернулась, неся тарелки с хлебом, солеными огурцами и холодной жареной бараниной. Сбегала еще раз и показала почти полный графин с настойкой.
— Тятенька где?
— К себе ушел. Спит, наверное.
— Наливай да полнее. И себе тоже.
— Я ведь не пью, Яша.
— Наливай, наливай.
Дуня опять побежала, принесла второй стакан и послушно налила немного вина. Все это она делала, как во сне. Голова у нее кружилась от мыслей и радостных, и тревожных.
— Выпьем, женушка, за наше супружеское счастье.
Яков залпом выпил настойку. По выражению лица было видно, что пьет он с отвращением. Но все-таки потребовал опять наполнить стакан. Дуня же из своего только сделала глоток и закашлялась. Ей сделалось страшно, на мужа боялась посмотреть. От мелькнувшей было радости не осталось и следа. Яков с волчьим аппетитом ел мясо, огурцы, хлеб. Вино, казалось, не произвело на него никакого действия, будто воду пил. Под конец ужина налил себе еще стакан, выпил и поднялся из-за стола. Сказал спокойно:
— Поздно уже. Будем спать, женушка.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Как-то Егор Саввич пришел с работы рано. Дома его в такое время не ждали, обед не был готов. Дуня и Мелентьевна стали оправдываться.
— Не ждали тебя, Егор Саввич, — первая заговорила Мелентьевна, выходя из кухни и вытирая тряпкой мокрые руки. — Не готов еще обед.
— Скоро уж, тятенька, — поддержала ее Дуня и помогла свекру снять полушубок. — Вот только щи доварятся.