Огонь на снегу
Шрифт:
Произнеся эти слова, Алида внезапно почувствовала панический страх, что князь, как иее дядя, сочтет ее существом второго сорта. У нее было чувство, что он загипнотизировал ее, и будь у нее возможность взять свои слова обратно, она бы охотно сделала это. Каждый ее мускул был напряжен, каждый нерв натянут. Она ждала, что князь встанет иуже другим тоном скажет, что их свидание окончено.
Князь наклонился к ней:
— Что же в этом плохого?
Алида подняла голову ипосмотрела
— Папа не видел в этом ничего плохого, но дядя считал это зазорным, пятном на… чести семьи.
— Где же танцевала ваша матушка? — осведомился князь.
— В Вене. В кордебалете императорской оперы. Папа познакомился с ней, когда служил там в британском посольстве.
— Теперь понятно! — неожиданно воскликнул князь. — Теперь я понимаю, что поразило меня в вас с первого взгляда!
Алида ожидала чего угодно, но только не этого. Ее глаза расширились от удивления.
— Пойдемте, я кое-что покажу вам! — сказал князь.
Он подал ей руку и помог встать. Дотронувшись до его руки, девушка ощутила легкий трепет. Не отпуская ее руку, князь провел ее к письменному столу, стоящему в дальнем углу библиотеки. На нем лежали груды деловых бумаг, стояли богато украшенная золотая чернильница и стакан из лазурита с несколькими белыми гусиными перьями.
Князь обвел Алиду вокруг стола и усадил в обитое бархатом кресло с высокой спинкой, стоящее перед столом. Кроме чернильницы на столе стояла миниатюра в рамке, украшенной бриллиантами и бирюзой, на которой Алида увидела головку изумительно красивой женщины. У нее были волосы рыжего тициановского цвета, так любимого художниками, сердцеобразное лицо и темные, почти фиолетовые глаза.
Князь поднял миниатюру и поднес ее к глазам Алиды. На портрет упал свет двух больших свечей.
— Это моя мать, — сказал он. — А вы кого-нибудь узнаете на этом портрете?
— Узнаю? — не поняла Алида.
В голосе князя, в прикосновении его руки чувствовалось странное возбуждение. Она снова посмотрела на портрет, пытаясь понять его намек. Вдруг ее словно пронзило стрелой: она узнала что-то знакомое в форме и выражении глаз, в длинных ресницах.
— По-моему, — тихо произнесла она, — хоть это звучит очень… самонадеянно, но прекрасные глаза вашей матушки немного напоминают глаза моей… мамы.
Она боялась, что князя шокирует подобное сравнение, но он торжествующе произнес:
— И ваши тоже!
— Мои?
Слова князя ошеломили ее, и краска снова залила ей щеки.
— Какую фамилию носила ваша мать? — поинтересовался он.
— Эйснер.
Князь поставил портрет обратно и вынул из ящика стола длинный свиток. Он положил его на стол, отодвинул перья, часы, календарь и нож для разрезания бумаг. После этого князь развернул свиток.
— Это мое фамильное древо, — объяснил он. — Оно начинается с нашего предка, грека, насколько я понимаю успешно участвовавшего
— Грек! — воскликнула Алида. — Тогда, конечно, понятно, почему вы…
Она осеклась, поняв, что чуть не сказала нечто очень личное.
— Заканчивайте же! — попросил князь.
— Я опять не думаю, что говорю!
— Надеюсь, так будет всегда!
Алида робко улыбнулась:
— Я хотела сказать, ваша светлость, что греческое происхождение объясняет вашу красоту…
— Благодарю, — тихо произнес он. — Мне так надоели разговоры о моей внешности, что она меня уже не радует. Я хочу, чтобы вы прочли здесь одно имя, — сказал он и развернул свиток до конца. — Это моя прабабушка. — Он указал пальцем, и Алида прочла четко написанную фамилию «Эйснер»!
Она не поверила своим глазам и дрожащим голосом переспросила:
— Это ваша прабабушка?
— Мне всегда говорили, что моя мать была очень похожа на нее, ведь фамильные черты передаются из поколения в поколение. Так что мы с вами если не кузены, то уж дальние родственники наверняка!
— Неужели это правда? Я всегда знала, что мой прадед обеднел во время войны с Наполеоном, а дед погиб, сражаясь в австрийской армии. Он не оставил своей жене никаких средств, вот мама и стала балериной.
Она с трудом произнесла это слово, которое, как ей долго внушали, означало позор и стыд.
— Так ваша мама была кормилицей семьи, — тихо произнес князь.
— Она часто рассказывала мне, как они бедствовали. Как голодали ее братья и сестры, а мать, все больше худея, все ночи напролет шила, пытаясь хоть немного заработать.
— Это произошло с очень многими австрийскими семьями, — сказал князь. — Но, несмотря на бедность, они всегда были горды, благородны и полны достоинства.
Алида чувствовала, как слезы подступают к глазам, и, не желая, чтобы князь видел это, ниже наклонилась над свитком, как бы для того, чтобы убедиться в имени его прабабушки.
— В России талантливые музыканты и танцовщики пользуются большим уважением. Ваша матушка, если она жива, всегда встретит в этом доме радушный прием.
— Спасибо вам за эти слова! Но пожалуйста, не передавайте великой княгине мой рассказ. Она может проговориться Мэри, а если герцог узнает, что я его ослушалась, он страшно рассердится.
— Вы хотите сказать, он побьет вас? — спросил князь, — Вот вы говорили о жестокости русских, но я не могу выразить свои чувства к человеку, который может причинить боль и унизить такое маленькое и хрупкое существо, как вы!
— Дядя считает, что все артисты… аморальны. Но для меня мама всегда была самым чистым и прекрасным человеком на свете. — Переведя дыхание, она добавила: — Мне тяжело слышать, как ее поливают грязью, обвиняют в поведении, совершенно чуждом ее натуре.