Огонь неугасимый
Шрифт:
— Не надо. И догадываться, и угождать не надо. Я не люблю, когда мне намеренно угождают. Так поступают только хитрые люди, а я не люблю хитрых. Терпеть не могу.
— Как мне быть?
— Жить. Просто жить, — серьезно посоветовала Таня. И сама подумала, что было бы хорошо, самое лучшее было бы — просто жить. Не как-то, но именно просто, по-простецки. Жили когда-то без лицемерия, говорили и поступали только искренне. Или не было такого? Никогда? Возможно, и так. — Ты не обиделся, Витя? — И удивилась. Впервые назвала его по имени. Получилось ласково. — Поверь, я не совсем глупенькая, — взяла
— Не убивайся, — обнял Ивлев девушку. — Я все понимаю. Поверь. А еще, не подумай, что опять от хитрости. Возможно, это боль не только по утраченной любви, но по ушедшей юности. Да, мы часто ошибаемся, полагая, будто юность — это только восемнадцать. Мне тридцать, я… недавно готов был согласиться, что уже старик. А нынче вот… мне опять семнадцать. Нет, не совсем так, годы никуда не денешь, но мне кажется, я уверен, что человек может любить не только один раз.
— Ты любил? — снизу вверх посмотрела Таня в лицо Ивлева.
— Да. Это было… Не важно когда, но было. А теперь я точно знаю и говорю это… я уверен, что люблю. По-настоящему люблю тебя. Верь мне.
— А ведь я не любила Ивана, — тихо, как бы себе только, сказала Таня. И повторила тверже: — Я не любила Ивана. Боже мой, это же правда, Витя. Я вот сейчас, только сейчас! Ой, правда! — вскочила она и, перепрыгнув лужу, протянула руку Ивлеву. — Пошли в «Журавли», Витя! Ты кудесник, ты мудрец, ты… хороший парень!
— Вот это плохо, — тоже почти беззвучно вымолвил Ивлев. — Хороший парень — это так же холодно, как… вот — луна.
— Неправда, неправда, неправда! Будем танцевать шейк, твист, рок и все подряд, чем наши западные враги намерены нас превратить в несчастных. Я говорю чушь!
— Это гораздо лучше, — улыбнулся Ивлев. — Сроду не танцевал никаких роков, но сегодня в грязь лицом не ударю.
— Иван говорит: нас, таких, надо, — Таня сделала жест, как бы выжимая белье, — в бараний рог.
— Зачем ты на него напраслину валишь? — вполне серьезно возразил Виктор. — Иван не олух. Закалка у него такая, но это лишь кажется, что он дубовый. Он живой, я уверен.
— Какой ты нынче… полемист, — остановилась и демонстративно оглядела Таня Ивлева. — Дальше что же — будешь наращивать?
— Ну что ты, — беззащитно улыбнулся Ивлев. — Ты же знаешь, я со словами не очень. Это я из боязни. Я же понимаю: несказанное слово золото, но не всегда золото решает дело. Мне недавно рассказывал товарищ. Ты его знаешь, но рассказывал он не о себе. Есть там у них красавец. Нет, в самом деле красавец. И не глупый, и вообще — пьет мало, курит в меру. Работящий. Двадцать восьмой год, а без подруги. Бывает, познакомят его, а он ни гу-гу. Молчат, молчат, она и деру…
— Это Гриша Погасян, что ли? — полюбопытствовала Таня. — Он же больше тысячи анекдотов знает. У него язык длиннее носа… Ох, извини, это я о нем слышала. Но — ну их, ну их. И ты не опасайся, что я сбегу от молчуна. Не опасайся. Мне очень хочется помолчать. Нет, не именно помолчать, а не катать пустяковые слова.
— Разные? — с преувеличенным удивлением переспросил Ивлев. Остановился, долго смотрел Тане в лицо, улыбнулся, покивал. — Эх ты, полемистка. Никто не может и ни у кого не получится, если и захочется, сделать людей одинаковыми. Наперед говорю: Иван этого не хочет. Наоборот. Но и разных мозгляков он не хочет тоже. Они только внешне разные. Штаны, прическа, рост. Остальное у них на один манер. Они именно к тому идут, чтоб сделаться муравьями. Допускаю, что сами они этого не подозревают и не хотят, но к тому идут. И потому подсознательно орут: не имеете права делать нас одинаковыми! Нечего опасаться: одинаковым с Иваном Егор не станет. Не сможет. Никогда. Возможно, не муравей, но личности тоже не получится. Это факт. И я умолкаю, умолкаю! — поднял Виктор обе руки. — Я буду молчать, если даже… если ты… — И вдруг, неловко и грубовато, подхватил Таню на руки, прижал к себе и начал кружиться. Таня зажмурилась, крепко обхватила Виктора за шею и, болтая ногами, целовала его без разбора: в щеки, в губы, в подбородок, в глаза. Она поверила, что любит его, и была счастлива.
На парковую аллею вышли неожиданно быстро. Оказалось, Танина скамейка стояла не в такой уж глуши. Зеленый театр обошли тропинкой, а когда до ворот оставалось двадцать шагов, Таня вдруг остановилась, потянув Виктора за руку.
— Что случилось?
— О! — указала Таня в сторону ворот. Но Виктор и сам увидел: Иван в обнимку с Зоей Порогиной. Идут, будто вокруг ни души, о чем-то разговаривают, смеются чему-то.
— Это очень даже!.. — вымолвила Таня. По тону можно было понять, что она не только озадачена. — Хм! Зойка! «Пончики, пончики!» Но как же Никанор?
— Перебьется, — недобро бросил Ивлев. — Сухим пайком получит.
— Не скажи, — покачала Таня головой. — Он цепкий. Ты его плохо знаешь. Он еще скажет веское слово. Но в «Журавли» я не пойду. Расхотелось мне шейк танцевать.
— Мне, признаться, и вовсе не хотелось, — согласился Ивлев.
— Да? — с вызовом оглядела его Таня. — Тогда пошли. Закажем двойной коньяк, двойной шейк и двойную панихиду. Ты против?
— Я не против, я не понял, — пожал Ивлев плечами. Его, признаться, обидело такое поведение Тани. Конечно, прошлое уходит не сразу, но зачем же демонстрировать уходящее в ущерб теперешнему? При чем панихида?
— Помнишь: «Есть одна заветная песня у соловушки. Песня панихидная»… — Таня отвернулась, закрыла лицо руками, села на скамейку и заплакала совсем по-детски.
— Не надо так взвинчивать себя, — попросил Ивлев. — Мне тоже хочется цитировать. Говорят, на перстне премудрого Соломона было написано: «Все проходит, пройдет и это».
— Я никуда не пойду!
— Посидим, — согласился Ивлев. Присел рядом, осторожно тронул Таню за руку: — Ты попытайся увидеть все это со стороны. Мы с тобой, Иван с Зоей, а… А эти откуда? — растерянно указал в сторону главной клумбы.