Огонь сильнее мрака
Шрифт:
– Заходите-заходите! – сказал доктор, поднимаясь и протягивая руку. – До встречи!
– Покой вам, – сказал Джон, вынимая из кармана визитную карточку. Это был ловкий трюк, чтобы избежать рукопожатий: при прощании дарить визитку. У того, кто брал карточку, оказывались заняты и руки, и глаза, так что можно было деликатно отступить на шаг-другой, а потом и вовсе откланяться. Очень тонко. Джон гордился своей выдумкой и, сам не зная почему, называл её «разрыв трафарета».
Иматега, не глядя, сунул визитку в карман и с жаром сграбастал ускользавшую ладонь сыщика.
неужели открытие моё открытие всем докажу подлецы не верили поверят сыщики разнюхают сыщики узнают помощь нежданная ей тоже докажу пусть знает кого бросила платья цветные дура проклятая
– Да! – спохватился Иматега. – Совсем забыл. Тут где-то… (он нагнулся, разворошил бумажные залежи). Вот! Нашел. Прошу любить и жаловать, моя монография.
Когда Джон оказался дома, был уже вечер. Солнце застряло в узкой щели между фабричными зданиями на дальнем берегу Линни. Закатные лучи высвечивали потёки на немытых окнах, золотили абажур торшера, бросали рельефные тени на скомканное одеяло. Измученный фикус нежился, впитывая солнечный свет – драгоценную редкость в городе вечного тумана и смога. Репейник сжалился, принес воды в стакане, полил сухой дёрн. Вода сначала не хотела впитываться, стояла толстым слоем, потом запузырилась, тоненько заскворчала и, словно открыли кран, ухнула вниз. Из-под горшка потекло. Джон отскочил, ругнулся, пошел на кухню за тряпкой. Вернулся без тряпки, злой. Схватил утреннего «Часового», скомкал и накрыл лужу. Подождав, пока впитается, размазал остатки. Выяснилось, что полы надо мыть. Верней, надо было мыть ещё на прошлой неделе. Джон плюнул, вернулся на кухню, выкинул в ведро размокшую газету и поставил на плиту чайник.
В буфете оставались: полкруга колбасы, ущербная краюха серого хлеба и загадочно пахнущий обломок сыра, завернутый в недельной давности номер «Зеркала». Развернув бумагу, Джон какое-то время задумчиво наблюдал жизнь, зарождавшуюся на сырной поверхности, затем выкинул всё в ведро и тщательно вымыл руки. Колбаса, против ожидания, сохранилась неплохо. Репейник спустился вниз, в лавку, купил десяток яиц, успел вернуться к закипевшему чайнику и, заварив в огромной чашке полпачки колониального листа, приступил к сотворению большой яичницы. Агония колбасы была недолгой: Джон милосердно залил румянившиеся кружочки прозрачным белком, проследил, чтобы не попала скорлупа, и остался горд единственным уцелевшим желточным глазом. Сняв с огня яичницу, Джон поставил сковороду на стол и принялся есть прямо так, зажав вилку в кулаке и помогая хлебом. На исходе третьего яйца он выловил чайные листья из чашки, бухнул шесть кусков сахара, долил кипятком и стал, блаженно обжигаясь, глотать бурый напиток. Доев, широким движением потянулся, достал кисет и закурил, пуская дым в жёлтый потолок и стряхивая пепел в опустевшую сковороду. Он был почти счастлив. Как всё-таки мало нужно человеку: сытно пожрать, покурить в одиночестве и хоть на время забыть о единственной женщине в мире, которая могла быть рядом – и... Стоп. Что-то надо было сделать, чем-то заняться. Ах да, верно.
Он сходил в прихожую и вернулся с монографией Иматеги. Это была пухлая, сотни на полторы страниц книжка в одну восьмую листа. На обложке значилось: «Некоторые Любопытные Извлечения о Континенте Па и Его Аборигенах, Собранные и Систематизированные Мозилиусом Иматегою, Доктором Философии по Истории». Обложка была мягкой, потасканной, с загнутыми уголками. Джон привычно уже подивился изыскам университетских титулов – «доктор философии по истории» – подумал отчего-то, что Иматега сам частенько себя, любимого, перечитывал и сам же книжку до нынешнего состояния зачитал, смахнул со стола крошки, разложил «Извлечения» рядом с чашкой и погрузился в чтение.
Вначале было скучно. Как и полагается в серьёзной литературе, на первой странице стоял гордый заголовок «ПРЕДИСЛОВИЕ». Доктор начал издалека: витиевато поздоровался с читателем, помянул учителей и покровителей, чуть не на целую страницу рассыпался в благодарностях перед ректором, яростно испражнился на врагов и скептиков. В том числе, досталось профессору Гаульсону – за «недальновидность и Нежелание признавать очевидные для Большинства вещи». Пролистав вперёд, Джон с содроганием прочёл: «ВВЕДЕНИЕ». Здесь Иматега отчаянно пытался доказать, что существование континента Па – не шутка и не его, Иматеги, выдумка, а вовсе даже серьёзный научный факт. С этой целью доктор призывал в свидетели историографов прошлого, занудливо цитируя древние тексты и не забывая попинывать сомневающихся коллег. «Далее, – писал он, – у Гиестирона Наэльского в поэме «О Малых Сих» читаем:
159. Такожде зрил Чудеса: преогромных Червей подземелий,
Телом могучих, но слабых единственным Оком,
160. Гласом великим стонали, узрев беспощадное Солнце,
Жалкими были на вид. Вслед за ними нашел я
161. Ящеров с острова Па, огнедышащих яростных Змеев,
Грозных, в Коронах златых и в Поводьях
Из каковых прекрасных Стихов неизбежно следует факт Достоверности континента и неповторимости его животного Царства». На взгляд Джона, из прекрасных стихов неизбежно следовал тот факт, что Гиестирон Наэльский не ведал, о чём писал: золотые короны на ящерах еще туда-сюда, но вот насчет узорчатой кожи – глупо. Сожгут поводья, огнедышащие-то. Столь же убедительными оказались и другие свидетельства. «Ничтоже сумняшеся, приняла она дар из рук Соперницы, но увы! Сокрыто был тайное Жало среди адамантов, поелику в сердце Анади нашла приют Ревность преизрядная. И, подобно Жертвенной деве из диких земель Па, что зиждятся посреди океана, несчастная Красавица в муках испустила Дух». Эти строки, по мнению Иматеги, также неоспоримо говорили в пользу существования таинственного континента. «И видит господин Уто: из озера поднялась Рука, держащая добрую Сталь. Пусть возьмет Достойный! Был глас. И господин Уто, развязав пояс, украшенный тридцатью четырьмя самоцветами из Приканских земель и бронзовой Пряжкой, искусно выкованной на острове Па, в гневе воскликнул…» Джон перевернул несколько страниц. Введение закончилось, началась первая глава. Здесь нашлось больше материалов по существу дела.
В Западном океане, писал Иматега, есть одно очень нехорошее место, где часто пропадают корабли. Находится оно примерно в двух тысячах морских лидов к юго-западу от Энландрии, и попасть туда можно, если ведёшь корабль в Приканию, но угодил в сильный шторм и сбился с курса. Океанское дно там неспокойное, из-под воды бьют горячие, как кипяток, гейзеры, то и дело к поверхности всплывают невиданные рыбы, а водоросли растут такие длинные и прочные, что сбиваются в огромные плавучие острова, способные остановить пароход на полной скорости. Иногда при полном штиле поднимаются гигантские волны. Там-то, по мнению доктора, и находился когда-то материк Па, ибо волны и гейзеры означают подводные землетрясения, а одно большое землетрясение вполне может разрушить континент. Тем более что континент этот, если верить древним авторам, был размеров скромных, даже скорей остров, чем континент. (Здесь Иматега цитировал двух летописцев, один из которых туманно именовал Па «скудной Юдолью», а другой с расчетливым нахальством вруна, чьи слова никто не сможет проверить, заявлял, что «остров помянутый в Длину ровно девяносто тысяч Локтей имеет, в Широту же не более пятисот»).
Жили на помянутом острове белые рослые люди, говорившие на сложном языке, не похожем ни на какой другой – об этом также свидетельствовали историки (оставалось надеяться, что те, кто слышал речь людей Па, знали хотя бы один язык, кроме родного). Народ Па, или па-лотрашти, отличались от остального человечества невероятным, сказочным долголетием. Кроме того, они слыли мастерами на все руки – неудивительно, если учесть долгий срок жизни. Па умели здорово работать с металлами, особенно с золотом, которого на острове было предостаточно, искусно ваяли скульптуры из песчаника, строили надежные, устойчивые к землетрясениям дома, а уж магию творили поистине сказочную. (Иматега украсил страницы эстампами, сделанными по летописным миниатюрам, но, как Джон ни вертел книгу, ничего разобрать не смог: печать была дрянной, а гравёр – неумелым. На миг Репейник представил, как толстый, обильно потеющий доктор возится с доской и резцами, но потом догадался, что книгу, скорей всего, иллюстрировал какой-нибудь незадачливый студент, взявшийся за работу в страхе перед отчислением).
Па-лотрашти неохотно поддерживали связь с остальным миром: понемногу торговали с Приканией, но и только-то. Вероятно, добавлял прозорливый Иматега, боялись смешанных браков с чужеземцами, не хотели ослаблять силу крови, хранившей секрет долголетия. Оттого-то скудны были сведения об исчезнувшем народе и о боге, который им управлял. Великий Моллюск, Тран-ка Тарвем, подобно всем остальным богам, явился в наш мир три тысячи лет назад. Тогда же он передал народу Па эликсир счастья. В самом факте «осчастливливания» не было ничего необычного, всякий бог даровал подданным эйфорию: Хальдер Прекрасная – через прикосновение к алтарю, Ведлет Пернатый Змей – являясь во снах, Шиква Ша Мукала – в ритмичном, самозабвенном танце. Боги давали людям благодать в обмен на жизненные силы; это считалось естественным. Но, пожалуй, лишь Тран-ка Тарвем решил вопрос обмена столь радикально. Если Хальдер и Ведлет отпускали благодать малыми дозами, всего по часу блаженства в неделю, а какой-нибудь Каипора и вовсе не баловал подопечных, выходя на связь единожды в месяц, при полной луне, то Великий Моллюск был поистине божественно щедр. Его жрецы готовили «валлитинар» – эликсир счастья – каждую ночь, так чтобы утром любой человек мог придти в храм и получить свою долю. Говоря об эликсире, Иматега цитировал отрывок поэмы автора, который не то путешествовал по материку Па, не то сам происходил из народа долгожителей – здесь доктор был невнятен. Звали автора Урантог из Тайи.