Огонёк
Шрифт:
– Куда идем? – спросил Печкарь.
– С тренировки, – пробормотала Фая, показывая висящие на плече коньки.
– Садись. Подвезу.
У него были холодные серые глаза, точно такие, какие она представляла у самых расчетливых безжалостных убийц.
– Что молчим? – послышались недовольные нотки.
Только начинало смеркаться, но на улице уже не было ни души. Если позвать на помощь, никто не услышит. Ей стало трудно дышать, испуг бешеным пульсом застучал под ребрами. Если придется убегать, то не хватит сил даже просто оторвать ступни от земли и сделать хотя
– Спортом занимаешься? Молодец. Двести метров за сколько бежишь?
В тот самый момент, после проявленного бандитом вполне человеческого интереса, Фаина набралась неизвестно откуда взявшейся решимости и приказала себе во что бы то ни стало перестать его бояться. «Он со мной просто разговаривает и через пару минут поедет дальше своей дорогой. Даже если этот оборотень задумал что-то плохое, то молчание точно не поможет, а вот если нормально с ним поговорить, то, скорее, отстанет. Начнет приставать, ударю лезвием конька по виску».
– Не знаю, у нас нет норматива на такую дистанцию, – переведя дыхание, ответила она и заставила себя улыбнуться.
– Вот те раз. Ну километр?
– По-разному. Лучший результат – минута пятьдесят семь.
– Молодец.
Снова молчание.
– А я тебя знаю, – дружелюбно заговорил Печкарь. – Ты Лехи Буруля подружка.
– Да мы дружим, – подтвердила Фая и, немного погодя, добавила: – Я тоже вас знаю. Алеша мне рассказывал.
– Перспективный пацан. Далеко пойдет. Пока только неясно, куда его направим.
Он махнул головой на соседнее кресло:
– Ну так что, садись. Подброшу тебя, куда надо.
– Нет. Спасибо. Я к незнакомым в машину не сажусь.
– Правильно, к незнакомым не стоит. Но ведь я тебя знаю, ты меня знаешь – выходит, знакомы. Садись!
Фая категорично покачала головой:
– Мне идти совсем недалеко осталось. До следующего перекрестка, а там сразу за углом.
– Ну нет, так нет. У нас все добровольно, – смирился авторитет, с ироничной улыбкой заводя машину. – Ладно. Бывай. Бурулю привет.
«Тойота» уехала.
Фая все еще пребывала под впечатлением от его обволакивающего приглушенного голоса. На удивление, говорил Печкарь без понтов, не плевался и не матерился, как постоянно делал Бато. Не будь у него этих пронизывающих до костей волчьих глаз, так совсем обычный, даже располагающий к себе дядька.
Она продолжила свой путь и через несколько метров услышала, как кто-то звал ее по имени. Обернулась и увидела бегущую к ней Катю.
– С кем ты только что разговаривала? – запыхаясь, взволнованно спросила подруга, когда они поравнялись.
– Ты вряд ли его знаешь, – устало вздохнула Фая.
– Конечно, знаю! Это же Печкарь, положенец, он в тюрьме сидел. С ума сошла общаться с такими людьми!
Выходит, Фая заблуждалась, полагая, что в Катином мире обитают исключительно Чайковские, Тарковские и Мережковские – положенцы туда тоже пробрались.
– Ого! – не сдержав удивления, воскликнула она. – Какая ты у нас, оказывается, прошаренная!
– Ты хоть знаешь, курица, почему его так называют? – Кате не понравилось, что
– Понятия не имею. Не нервничай, мы просто поговорили пару минут и все.
– А я знаю! Мне сестра двоюродная рассказывала. Потому что он какого-то человека убил и в печке сжег!
История про сожженный в печи труп отнюдь не была веселой, но Фая снова не удержалась от иронии:
– Кать, это ж я с Печкарем разговаривала, не ты! Ты-то и словом с ним не обмолвилась, так чего дрожишь, как осенний лист?
На самом деле ee реакцию она понимала, ведь несколько минут назад сама едва не упала в обморок от страха и все еще чувствовала приятное возбуждение от мысли, что преодолела его. В конце концов не каждая школьница смогла бы взять себя в руки и беседовать с заправилой кварталов так же достойно: непринужденно и без заискивающего, лебезящего кокетства.
С того дня Печкарь всякий раз ее приветствовал, поднимая от руля и задерживая в воздухе правую кисть, но с предложением подвезти больше не останавливался, а где-то через год совсем исчез из виду. К тому времени Фаю уже не слишком интересовала его персона, как и то, был ли он арестован, убит или просто куда-то переехал. И все же свою детскую мимолетную встречу с бандитским авторитетом она вспоминала позднее не один раз. Сравнивала их короткий, ничего не значащий для обоих разговор с прививкой от девчачьей паники – вакциной, благодаря которой ей, уже в других обстоятельствах и с другого рода людьми, легче удавалось не робеть и усмирять подступающее оцепенение, а в некоторых случаях и откровенный страх.
На следующий день Светлана Викторовна попросила ее зайти к ней в кабинет после занятий.
– Дружок, у тебя все в порядке? – начала она обеспокоенно. – На тебя жалуются учителя по физике и химии. Говорят, ты часто пропускаешь и совсем не готовишься к занятиям.
Фая приуныла, хотя и ожидала, что рано или поздно подобный разговор у них состоится. Она бы предпочла выслушать замечания от любой другой преподавательницы, – пусть бы сама директриса вызвала ее к себе вместе с бабушкой и дедушкой, – но только не от любимой наставницы, чье мнение считала важнее всех прочих. Еще больше удручало, что приходилось объясняться перед ней не в роли мамы Кати, ставшей и Фае почти родной, а как перед классной руководительницей, повод для недовольства у которой действительно был.
– Светлана Викторовна, если честно, мне это все совсем неинтересно. Вот представьте только себе – нисколечко. Я решила наверняка, что не буду ни физиком, ни химиком и что для поступления в институт мне эти предметы точно не потребуются. Поэтому не хочу больше тратить на них время. Не вижу смысла. Вот.
– Я все понимаю, но неужели мне нужно напоминать тебе, как нашим двоечникам, что ученики не могут решать, какие предметы им изучать, а какие нет? Есть обязательная школьная программа, ее должны выполнять все без исключения. Тебе осталось учиться в школе чуть больше года, а потом, в институте, сможешь благополучно забыть весь курс и физики, и химии.