Охота к перемене мест
Шрифт:
— При вашей внешности можно совсем обойтись без грима.
— Ошибаются актрисы, которые уповают на свою внешность. Выглядят одинаково в самых разных ролях. А за гримом должен угадываться характер, если хотите — судьба. Иногда нужно подчеркнуть интеллект героини, а иногда, наоборот, упрятать его. Что значит хорошо сыграть роль? Значит усвоить то, что тебе несвойственно. Что такое перевоплощение? Суметь на какое-то время переродиться. А кроме того — проверить перед зеркалом, достаточно ли я стала на себя непохожа.
Она говорила с воодушевлением, а он, при неизлечимой склонности к философствованию, наслаждался ее умением анализировать.
— Придете сегодня на спектакль? Пропуск оставлю на контроле. На два лица, на вашу фамилию.
Он поцокал языком:
— Я сегодня во вторую смену.
— Но мы еще увидимся? Или права моя кормилица? — Она продекламировала неожиданным контральто:
В мужчинах нет ни в комНи совести, ни чести. Все притворство,Простое обольщенье и обман.Глоток наливки!..— Вот если бы завтра, когда вы, Элиза Дулиттл, будете продавать цветы... Только прошу вас, не перепродайте Хиггинсу наш букет.
— Буду рада увидеть вас завтра.
— Пропуск на одно лицо.
— А вы не хотите встретиться с Элизой после спектакля?
Он галантно поклонился.
— Наше знакомство, которому я очень рада, началось с вашего извинения. Теперь примите извинение от меня... Может быть, тут виновата ваша кавказская внешность... Но только я отнеслась к вам предвзято. Заподозрила в вас излишне хвастливого кавалера; кажется, я давно так не ошибалась при первом знакомстве.
— Вы себя не очень-то ругайте. Иногда я сам отношусь к себе с чувством недоверия и даже неприязни... В какой пьесе вы репетировали и играли любовь с первого взгляда?
— Ну, хотя бы в той, которую вы не увидите. Я уверена, что сцена на балконе мне сегодня удастся.
11
Обеденный перерыв только окончился, когда у «третьяковки» появилась старообразная девица в соломенной шляпе и с портфелем под мышкой.
— Вы бригадир Шестаков? — спросила она несмело. — Мне вашу фамилию назвали в постройкоме.
— Чем могу?
— Кажется, вы хотели услышать по радио любимую музыку?
— Честно говоря, не до того сейчас. У нас сегодня подъемы ответственные. — Шестаков уткнулся в чертеж.
— Я только заявки собираю. А радиопередача будет накануне Дня строителей.
— Это какое радио? — спросил подошедший Маркаров.
— Иркутское.
Он разочарованно присвистнул:
— Вот если бы вы были из армянского радио.
Варежка шла легкой, пружинистой походкой к своему крану, надевая перчатки.
— Запишите песню «Ах, я сама, наверно, виновата...». Или на слова Евтушенко теперь заявок не принимают? — Она уже поднималась по лестнице.
— Нет, почему же, — замялась девица, перекладывая портфель под другую руку. — Но эта песня относится к легкой музыке. А для праздничного концерта лучше выбрать что-нибудь посерьезнее. Из классики, например...
— А можно заказать соло для баяна? — спросил Чернега.
— Я нелегкую музыку одобряю, — убедительно соврал Садырин и вытер лицо грязной рукавицей. — А товарищ, — он кивнул на Чернегу, — только блатные песни уважает. Кроме баяна, ничего не слышал. До классики он еще как слушатель не дорос.
— А что вы хотите услышать? — девица достала из портфеля блокнот и повернулась к Садырину.
— Ну, хотя бы этого, как его... — Садырин запустил пятерню в шевелюру. — Листова, а точнее сказать, Листа...
— Какую-нибудь рапсодию?
— Можно и рапсодию.
— Какая вам больше нравится? Вторая? Или, может быть, Десятая?
— Это мне без разницы. Но я больше уважаю ту, которая между ними, посередке!..
— Значит, запишем Четвертую рапсодию...
Садырин отошел, довольный собой, и нехотя отправился на рабочее место. Сегодня он выполнял обязанности стропальщика.
Варежка торопила с подъемом очередной колонны. Садырин набросил петлю на крюк, подал Варежке сигнал «вира!» и разудало просвистел. Но проводить крюк взглядом ему было некогда.
Он очень внимателен ко всему, что не имеет отношения к работе. На этот раз его внимание привлек седоусый, с седыми баками иностранец в пестром пиджаке, а вернее — переводчица, которая его сопровождала.
Гость приехал на черной «Волге», привезли его очкарик-инженер из управления и прораб Рыбасов. У Рыбасова страдальческое выражение лица, будто когда-то при острой боли закусил губу, да так и остался жить с этой гримасой.
На переводчице рискованно короткая юбка и большие темные очки удлиненной формы, которые закрывали почти все лицо.
— Глянь, Антидюринг, вроде щитка у электросварщика, — Кириченков подмигнул.
— Современная дама полусвета, — заметил Маркаров. — И по-моему, она по ошибке надела юбку своей младшей сестры.
Садырин глазел на тугие аппетитные ляжки переводчицы, а Варежка тем временем поднимала колонну на верхнее перекрытие.
В тот момент, когда колонну установили стоймя на балке, петля троса ослабела и выскользнула из крюка.
Варежке стало ясно: накинув петлю, Садырин снебрежничал и не перекрыл зев крюка предохранительной защелкой.
— Елки с дымом! — едва не задохнулась Варежка.
Шестаков, следивший за подъемом, тоже увидел петлю, отъединенную от крюка.
— На честном слове стоит... — с трудом выдохнул Михеич. — А тут еще ветерок, будь он неладен.
— В ту сторону дышать опасно, — добавил Маркаров.
— За такую строповку и под суд можно угодить, — сказал Чернега.
Садырин проводил взглядом девицу в модных очках, сказал Кириченкову по ее адресу какую-то сальность, осклабился, повернулся, поднял голову, увидел колонну, стоящую на балке, увидел петлю, бесполезно повисшую обок колонны, увидел голый крюк и побледнел.