Охота к перемене мест
Шрифт:
После того как Шестаков навесил петлю и закрыл защелку, стоять стало еще неудобнее. Но он счастливо ощущал пойманный трос подошвой, как своей кожей.
Надо бы помахать рукой Варежке «чуть вира», но не оторвешься от троса. Он держится за него двумя руками, уже отстегнут карабин монтажного пояса.
А если крикнуть Варежке? Она совсем рядом. Он видит ее косынку в окошке крана, ее встревоженное лицо, ее голубой комбинезон.
Спазм перехватил горло.
Варежка дала «чуть вира», и
Могло показаться, что кран перенял все лучшие качества своей хозяйки — работает безотказно, так же догадлив, так же умеет чувствовать секунды и сантиметры. У Варежки глаз — ватерпас.
Если бы колонну подымали не на предельную высоту, Шестаков, в нарушение всяческой техники безопасности, переступил бы с крюка на верхний горизонт эстакады.
Однако сейчас это невозможно, и ему предстояло обратное путешествие по крану.
Варежка подтянула крюк к самому полиспасту, чтобы избавить Шестакова от подъема по тросу.
Он поднялся по раскосам, перелез с хобота на стрелу, на смотровую площадочку.
Наверно, прошла минута, длинная минута, а он не мог оторвать руки от благословенных перилец, собраться с духом, двинуться дальше.
Варежка посматривала на Шестакова с беспокойством.
Она знает, что с верхушки крана, как с крыши пятнадцатиэтажного дома, высота ощущается особенно остро. На все высокорослые деревья, здания, постройки внизу смотришь под углом. Вот почему с высоты в сотню метров смотреть не так страшно, все выглядит более плоско. А с верхушки крана, да еще в облачный ветреный день...
Шестаков поглядел на небо и удивился. Ветер внезапно утихомирился. Растрепанные, вытянутые в длину облака неподвижны, а на их фоне куда-то мчится кран, да еще заваливается набок.
Он хотел схватиться за поручень, но рука скользнула мимо, поручень вильнул в сторону.
Шестаков не видел, как Варежка вышла из будки и поднималась на верхушку.
— Эй ты, искусственник! — закричала она с промежуточной площадки. — У тебя так поджилки трясутся, что на кран вибрация передалась.
— Голова...
— Голова тебе, Шестаков, в институте пригодится.
— Голова идет кругом... — с трудом выговорил он. — А мне никак... — ветер сдул конец фразы.
— Держись за облака! Как Иисус Христос. — Варежка все быстрее поднималась по лестнице. — А то на землю слетишь.
— В глазах темно... И ноги как ватные...
— Нашел, мужичок, чем хвастаться! Игрушечный дед-мороз, так тот — весь из ваты.
Она ступила на стрелу.
Слегка подрагивающая под ногами крутая и узкая тропка длиной в сорок пять метров, проложенная в небе...
А когда Варежка впервые сама прошла по стреле крана — год, два года назад, сто лет? И где это было — в небе Иркутска, Коршунихи, Приангарска, Братска или на другой планете?
У них на курсах крановщиков и убежденные безбожницы крестились перед первыми подъемами. А иные плевали себе за пазуху, была такая примета. Соседка по общежитию, круглая отличница, перед тем как сдать экзамен и получить допуск к работе на высоте, испугалась на стажировке. Порыв ураганного ветра загнал ее в будку крана. Она уволилась, ушла в штукатуры...
Варежка помнит свой первый переход по стреле; тогда заело трос, и следовало проверить, не слетел ли трос с дальних блочков.
Она уже стала опытной крановщицей, когда научилась безбоязненно разгуливать по стреле. Не шагать, напрягая до предела силы, мобилизуя все нервы, не самолюбиво скрывать страх, а перешагивать через него...
Шестаков увидел Варежку, сделал несколько неверных шагов ей навстречу и опасливо лег на дырчатый узкий настил. Чем у тела больше устойчивость, тем меньше боишься.
Он ухватился за что-то, кажется за обруч, которому полагалось оставаться у него за спиной.
Вся строительная площадка каруселила вокруг подножья крана, вокруг «третьяковки», будто Шестаков облетал их в этот момент на вертолете.
А тут еще Варежка зачем-то вращала стрелу — иначе как легкомысленным самодурством это не назовешь...
Он знал, что земля вертится, но не подозревал, что с такой скоростью.
Совсем недавно облака были неподвижны, сейчас мчались наперегонки, но почему-то не прямо, а по замысловатой спирали.
Был уверен, что шагает в рост, а на самом деле полз на карачках.
Варежка ловко переступала с поперечины на поперечину и быстро оказалась возле Шестакова.
Попыталась его приподнять, он беспомощно повис. Ему померещилось, что комбинезон у нее черный, что сама она черноглазая и черноволосая.
— Удивляюсь, как ты половину стрелы прошел на своих ватных, полусогнутых, — сказала Варежка сварливо.
— Надо же было кому-нибудь...
Он снова покачнулся и судорожно обнял ее за шею, за гибкое сильное тело.
— Держись зубами за воздух!
Она зло подтрунивала над ним, ёрничала, грубила.
Пусть обидится, обида поможет преодолеть страх!
Пусть устыдится своей беспомощности перед молодой женщиной и осознает хотя бы подсознательно: не стала бы Варежка вести себя так, если бы кран на самом деле превратился в карусель!
Она тащила Шестакова вниз, от обруча к обручу. А когда приблизилась к верхней площадке крана, успела озорно спеть:
Не откажите мне в любезности,Пройти со мной туда-сюда...