Охота к перемене мест
Шрифт:
В его словах Маркаров и Нонна услышали не высказанное вслух признание своей неправоты.
Чернега принес фонарь «летучая мышь», иначе Нонне пришлось бы прибираться и развешивать на трех гвоздях свой гардероб уже в темноте.
Пока она устраивалась, Мартик пересел поближе к фонарю и уткнулся в книгу. Нонна только посмеивалась. Она бы обиделась, если бы не знала — не умеет дня прожить без книги.
Погодаев увидел огонек в ветровом стекле-окне и постучался к новоселам.
— Я на минутку. Наверно, устали от гостей. Сколько народу набежало...
— Слава богу, не в пустыне живем. Одиночество отнимает у человека способность испытывать какие бы то ни было наслаждения.
Мартирос сидел с какой-то мудреной книгой, но не читал, а подтрунивал над Нонной. Только что она уронила тетрадь с ролью и опрометью плюхнулась на пол. Уронить тетрадь — плохая примета, есть только одно верное средство не провалить новую роль — сесть на упавшую тетрадь.
— Скажи Геннадию спасибо, столько опилок здесь насыпал, — Мартирос поднял Нонну с пола.
Зашел разговор о суевериях.
— По старой примете полагается в дом первой кошку впустить, — засмеялась Нонна. — Только где ее взять в тайге?
Погодаев вспомнил Байкальск, где во дворе рабочей столовой поварихи разделывали рыбу. Все окрестные кошки сбегались на этот банкет и угощались потрохами. Погодаев заметил тогда, что самой пугливой, забитой была черная кошка. Подумать только, как она страдает от нашего идиотского суеверия! Бедняжка, скольким камням была мишенью, сколько получила пинков, ударов палкой, сколько злобных «брысь» услышала на своем кошачьем веку!
— Тут есть над чем подумать, Геннадий, — глубокомысленно изрек Маркаров. — Совсем новый взгляд на проблему суеверия.
Естественно, разговор коснулся «народной стройки». Если бы не Погодаев, никакого Лунного терема не было бы и в помине. Особой своей заслуги Погодаев не видит. Предложил начать «народную стройку» не потому, что добрее, заботливее других, а хорошо знал по опыту — это вполне по силам нескольким мужичкам, если они умеют обращаться с топором и у них есть желание помочь.
Наверное, Нонна и Мартирос удивятся, если узнают, что Погодаев однажды рубил избушку для себя.
— Что-то на тебя не похоже, — Мартирос с недоверием поцокал языком.
— Да, случай невероятный. Но у меня свидетели есть — Галиуллины.
Несколько лет назад дотянули путь сообщения Хребтовая — Усть-Илимск до поселка Новая Игирма. Место сказочное, сосновый бор великолепный, там бы поставить дом отдыха. Погодаев ходил то лето в геодезистах, пробирался с теодолитом, рейками через глухую тайгу. 78-й километр будущей дороги. Вбитые ими колышки определяли координаты будущих разъездов, мостов, вокзалов, улиц. Все эти годы он помнил отметку 294,04 метра — уровень Усть-Илимского моря. По этим отметкам протянется извилистая линия берега.
Когда он проходил на лыжах по будущему берегу моря, присмотрел пень, стесал на нем кору и на новоявленной смолистой табличке вырезал ножом цифры 303,09. Пень-репер не был предусмотрен геодезией, стоял на девять метров выше уровня моря, совсем рядом будет плескаться вода.
Погодаев давно хотел поселиться на берегу моря, завести лодку, пусть даже без мотора, иа веслах ездить на рыбалку, охотиться на уток. Близко от пня и начал строить себе избушку.
Поселится в ней, женится на ком-нибудь, чтобы не было скучно, и будет себе жить-поживать.
Улицу, которая не значилась даже на кальке, он назвал Приморской. Заготовил несколько доморощенных табличек и прибил их к свежесрубленным домикам, изгородям, деревьям. Название «Приморская» звучало нелепо на таежном сухопутье, но с каждым месяцем становилось более реалистичным. Море подступало все ближе. Жители Приморской улицы подумывали о моторных лодках, о рыболовных снастях, о подсадных утках для охоты, собирались заводить собак. Без собаки — какая же охота на уток? И половины подстреленной дичи не найдешь. Подранки тянутся на сушу, прячутся в камышах, в прибрежной траве, в кустах под корягами.
— Но когда я узнал, что дно будущего моря не успеют очистить от леса и подлеска, разочаровался и плюнул на свой план. — Погодаев говорил сердито, старое раздражение шевельнулось в нем. — В прошлом году проехал по ветке Хребтовая — Усть-Илимск, сошел на станции Новая Игирма. Нашел старый пень-репер, нашел полуразрушенный сруб, — так и стоит без верхних венцов, без крыши. Расстроился донельзя. Защемило сердце, когда увидел торчащую из воды макушку березки. Березка не отражается в воде во весь рост, как ее подружки на берегу, глядящиеся в воду. Ствол ее уродливо, неестественно переломлен толщей воды. Не ландшафт, а свалка леса, стыдно смотреть...
— У нас шла пьеса «Деревья умирают стоя», — вспомнила Нонна. — Тоже трагедия. Но к затопленным березам никакого отношения не имеет.
45
Как ни доставалось на монтаже телебашни, как ни уставали за день-деньской, после работы тянуло в тайгу, и Антидюринг с Нонной не отставали от других.
Сегодня Маркаров вошел в палатку, где пустовала его койка, и позвал на прогулку Шестакова. Тот сидел невеселый, с учебником на коленях, от приглашения отказался. На днях он вернулся с разъезда Хвойная, догнал свою бригаду в тайге. Сидел сейчас молчаливый.
Услышав разговор, в компанию напросился Садырин, черт настырный. Маркаров кивнул ему без энтузиазма, но обидеть ударника «народной стройки»...
По обыкновению они отправлялись в тайгу, ведомые Погодаевым. Вот уж с кем не заблудишься!
За поясом у него всегдашний топор, за плечом ружье. Легок на ногу даже в болотных сапогах, с закопченным у костров рюкзаком, который Погодаев упрямо называл котомкой. Сейчас котомка не оттягивает плеч — там котелок и чайник.
Когда Погодаев рядом, тайга раскрывает Нонне свои тайны. Он знает деревья, кусты, цветы, травы, грибы, ягоды. Знает повадки зверей, птиц. Он чуть-чуть кокетничает своей осведомленностью, держится старым таежным волком, хочет понравиться.