Охота к перемене мест
Шрифт:
Нонна, по городской привычке, замедляет шаг, когда проходит мимо подосиновиков в красных, желтых, коричневых картузиках, преодолевая желанье нагнуться и сорвать несколько штук за один присест. Но нужно слушаться Погодаева, возиться с грибами можно только на обратном пути.
Воздух густо настоян на хвое, на смоле, на грибах. Даже в накомарнике дышится легко.
Нонна вышла из Лунного терема, закатав джинсы выше колен, но комары не щадили ее голых ног, и она опустила штанины.
Все трое мужчин — в болотных сапогах. Сапоги пристегиваются к поясу петлями, крепятся ремешками. Погодаев для пущего фасону сапоги не прикрепил, они раструбами болтаются выше колен.
Когда четверо идут по тайге, их далеко слышно — сухой хруст и треск. Перелезать через валежник, через стволы полусгнивших деревьев, через колоды, поросшие мхом... Это не шорохи, не чуть слышный легкий стрекоток, какой сопутствует гуляющим по подмосковному или даже по уральскому лесу, где-нибудь в Шарташе под Свердловском.
— У нас статистика известная, — усмехнулся Погодаев. — Один человек на сто тысяч деревьев.
Прошагав с полчаса, Погодаев стал останавливаться и прислушиваться — не шумит ли в отдалении речка?
Еще через полчаса вышли к речке, и Погодаев показал на остров. Остров порос лесом и завален мшистыми валунами. Но приветливо зеленеет лужайка, вдоль воды тянется узкая каменистая полоска.
Чтобы попасть на остров, нужно перейти по дну речки, а там, где глубже, — по гряде камней. Возле камней рыба будет клевать лучше, да и костер на острове развести безопаснее.
Разулись, связали сапоги попарно, повесили их на плечи и закатали брюки.
— Ледяная, — Нонна попробовала воду ногой и отдернула ее. — Речка вытекает из Северного полюса? А как называется?
— Скорее всего, речка некрещеная, — пожал плечами Погодаев. — Пусть тоже зовется Кутурма.
— Уж лучше Кутерьма, — поправил его Садырин.
В западной России полным-полно деревень-тезок, а в таежной стороне чаще попадаются реки-тезки. Не одна Ока в этих местах, не одна Безымянка, не одна и Кутурма.
Маркаров поднял Нонну на руки, он вошел в воду последним.
— Люблю, когда ты носишь меня на руках, — Нонна крепко обхватила его за шею.
Иногда можно переступить с камня на камень, а иногда надо перепрыгнуть. Хоть бы один шажок перед прыжком, а то разбежаться негде, прыгаешь с места, а ногу ставишь на скользкую покатость.
На берегу обломки угловатые, замшелые, а каменную гряду, ведущую на остров, вода обтесала, огладила, отполировала.
Нонна притворялась испуганной и все крепче прижималась к своему носильщику. На самом небезопасном камне Погодаев подстраховал Мартироса, когда тот прыгал со своей ношей.
— Брод хвалят после того, как переправятся, — вспомнил Мартирос горскую пословицу.
Рощица на острове поредела от бурелома — много сушины, валежника, есть что подбрасывать в костер. Погодаев срубил березовую жердь, которую назвал таганком, воткнул его между валуном и корягой. Таганок упруго, наклонно торчал над костром, с таганка котелок не соскользнет, и его слабо касается пламя. А если таганок обуглился — котелок или чайник рухнут, с шипеньем гася огонь.
Пока Погодаев был занят костром, Мартирос и Садырин возились с рыболовной снастью. Не обошлось без рыболовецких баек. Погодаев похвастался, как однажды поймал на блесну тайменя весом в восемнадцать килограммов. Из головизны тайменя — знаменитая уха, а остудится уха — заливное. И еще похвастался: поздней осенью поднял со дна уже сонного осетра весом в одиннадцать килограммов. Осетр как раз подоспел к Октябрьским праздничкам!
— У канадских рыбаков есть молитва, — вспомнил Маркаров. — Помоги мне, боже, поймать такую большую рыбу, чтобы, рассказывая о ней друзьям, мне не пришлось бы преувеличивать.
Весной, когда на таежных реках и речках шел нерест, когда рыба приплывала с низовьев на свои запоздавшие роды, браконьеры совсем распоясались, вооружались сетями, «мордами», сачками — по шесть — восемь хариусов за один замах.
— Это все мелкие браконьеры. Вот если бы крупных браконьеров привлекали к ответственности, — сказал Погодаев зло. — Тех, кто отравляет Байкал и реки всякой гадостью, калечит сибирский ландшафт...
Садырин первым забросил удочку, впился глазами в поплавок и не слышал уже ничего, кроме воды, струящейся меж камней в мутной пене.
Нонна тихонько, подымая ноги в высокой траве, подошла сзади и заорала над его ухом «клюет!» грубым, хриплым голосом. От неожиданности он даже вскочил с удочкой в руке, но, глянув на Нонну, рассмеялся.
Садырин и не догадывался — Нонна благодарна ему за давнишнюю хулиганскую выходку, хотя тогда была готова расплакаться. Если бы Садырин не набезобразничал, Мартику не поручили бы перед ней извиниться, они бы не познакомились.
Неужели прошел год, как они вместе?
После того памятного спектакля она играла сцену любовного объяснения в «Дворянском гнезде», прислушиваясь к притихшему залу, будто вот-вот донесется хриплый выкрик «клюет!». Даже тембр этого голоса стал ей симпатичен — что-то от Утесова или Бернеса.
Нонна тоже поймала хариуса, он ослепил ее серебристой чешуей, голубые пятна на спинке, на плавниках и на хвосте. Почувствовала ладонью дрожь удилища, и ее настиг азарт добычи. А если этот азарт тебя не коснулся, можешь считать, что не был на охоте или на рыбной ловле.
Нонна смотрела, как бьется в траве рыба, снятая с крючка. Дышит тяжело, глаза красные, выпученные. Вместо желанной воды жабры вбирают никчемный воздух. Хариус подпрыгивал, потом обессилел и лишь шевелился, потом не стало сил шевелиться, лишь судорожно подергивал хвостом.
Нонна опустилась на траву и с состраданием смотрела, как мучительно умирает пойманный ею хариус. Впервые она осмыслила, что вся рыба, которая идет в пищу человеку, погибает от удушья.
Она обернулась к Мартику, хотела сказать ему о потрясшем ее открытии, но он стоял спиной к ней и удил.
Подошел Погодаев, небрежно бросил в траву очередного хариуса, увидел, как Нонна, стоящая на коленях, смотрит на рыбу, в судорогах бьющуюся о траву, сказал:
— Вот утка летит, ударишь ее влет — и вся недолга. А выловленная рыба, она всегда долго мучается. Рыбе легче умереть, попав в турбину, где ее лопатками оглушит или изрубит.