Охота к перемене мест
Шрифт:
— Кукушки летят в жаркие страны, и все бездетные, — засмеялся Садырин. — Холостая компания!
— Да нет у них никакой компании, — поправил его Погодаев, заткнув топор за пояс. — Улетают в одиночку. И кукушата подрастут, улетят тоже в одиночку, родителей своих так никогда и не увидев.
Нонна поднялась с пня, растерянно вслушиваясь в птичий грай. Кукушка молчала, а в ушах Нонны продолжало звучать «ку-ку», «ку-ку»...
46
По тому, как слушали ансамбль «Кононова — Чернега», и по тому, сколько об этом потом говорили, было очевидно, что художественная часть новоселья очень понравилась. Вот бы ансамбль дал для монтажников концерт!
Нонна охотно откликнулась на просьбу, она и Чернега несколько раз уходили в тайгу, репетировали, и в ближайшую пятницу все народонаселение Останкина собралось после работы на котлопункте.
— Начинаем концерт из телестудии в Останкине, — дикторским голосом объявил Шестаков. — Стихи Сергея Есенина и песни на его слова. Попросим!
Нонна долго настраивала гитару, не ладилось с басовой струной, никак не могла взять замысловатый аккорд, сидела склонившись, вслушиваясь, подвинчивая колки. Какой-нибудь первослушатель мог подумать, что только тренькать она и умеет.
Маркаров смотрел на ее пальцы, охватившие гриф, длинные тонкие пальцы.
Она держала в руках томик стихов, но читала на память; чтение перемежала песнями «Клен», «Ты меня не любишь, не жалеешь», под баян Чернеги «Отговорила роща золотая». Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник, пройдет, зайдет и вновь оставит дом. При словах «и журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о ком» Нонна подняла голову и всмотрелась в предвечернее небо, будто увидела там журавлиный клин.
Каждый в мире странник, ну а если еще и профессия у него кочевая, то он — странник вдвойне, зайдет и вновь оставит Лунный терем...
Садырин вел себя сдержанно, слушал с удовольствием и, только когда прозвучало «задрав штаны, бежать за комсомолом», не выдержал и заржал «во дает!» — но тут же прикрыл рот рукой. Впрочем, шумное оживление в связи со штанами поэта было всеобщим.
Несколько песен исполнили на бис. Михеич попросил повторить песню, где кто-то проскакал на розовом коне.
Чернега вставал и раскланивался величественно, становясь при этом на цыпочки. Нонна кланялась скромно, и Маркарову было приятно, что скромность — не показная, не разученная.
После концерта не расходились, зашел разговор о Есенине. Погодаев выразил сердитое недоумение — почему в русских городах нет улиц, названных его именем? Шестаков возразил, где-то в Москве недавно появился Есенинский бульвар. Но эта справка Погодаева не устроила — почему только недавно? А в Ленинграде нет мемориальной доски на доме, где Есенин умер, — вспомнил Михеич. Там была гостиница «Англетер» — теперь «Ленинградская».
— Почему Есенина не похоронили на Новодевичьем кладбище, там покоятся все крупные советские писатели? — удивлялся Погодаев. — А похоронили особняком на Ваганьковском?
— Рядом и матушка его покоится в старомодном ветхом шушуне, — сказал вертолетчик со шрамом на лбу, знакомый Нонны. — Здесь и я, привет тебе, привет!
— Пока приезжий разыщет в Москве это Ваганьковское кладбище... — вздохнул Погодаев.
— Полвека прошло после его самоубийства, — подытожил неожиданный разговор Маркаров. — Народ сам причислил Есенина к русским классикам...
Ранним утром, перед уходом на работу, Шестаков и Погодаев приколотили к Лунному терему белую свежеоструганную дощечку, на которой паяльной лампой аккуратненько выжгли:
ПРОСПЕКТ ЕСЕНИНА, ДОМ № 1.
Погодаеву не терпелось развесить карты, присланные на днях Галиуллиным, хотелось зримее представить себе весь маршрут каравана, с ним плывут рабочие колеса для турбин Усть-Илимской ГЭС.
К косой брезентовой стене палатки не прикрепишь карты, пустая затея. Он принес карты в Лунный терем, и Нонна прибила их гвоздиками к бревенчатой стене напротив окна.
— Ну на кой тебе эти карты? — недоумевал Садырин.
— Наверно, по секрету от Михеича нанялся в тот караван штурманом или лоцманом, — усмехнулся Шестаков.
— Он у нас как Германн из «Пиковой дамы». Три карты, три карты, три карты, — сказал Маркаров. — Или как царь Петр Великий. И мореплаватель, и плотник.
Нонна каждое утро провожала Мартика и его товарищей от проспекта Есенина до монтажной площадки.
Давно ли она впервые поднялась на сопку, к подножью телебашни? Шестаков, Мартик, вертолетчик со шрамом на лбу и другие старались ввести ее в курс монтажного дела. Она поддакивала, кивала: стыдно прослыть совсем несмышленой в технике. Но только сейчас она поняла, что ничего не поняла в первый день.
Вся техническая соль монтажа башни с помощью вертолета заключалась в том, чтобы вогнутый контур нижней части секции, висящей под вертолетом, попал на острие уже смонтированной башни, на макушку неподвижной секции, которая благополучно проделала этот путь по воздуху недавно.
Нонна поймала себя на мысли, что ей нравится следить за вертолетом — как он артистически повисает над верхушкой башни, сколько остроумия в этой строительной новинке. Недаром сюда, в Останкино, наезжает столько любопытных гостей.
Если бы башню ставили где-то в распадке, в ложбине — там ветер посмирнее. А тут вдруг, откуда ни возьмись, такие порывы ветра, что вертолету долго не удается зависнуть над макушкой башни. Но и удивляться этим порывам ветра не приходится. Где ему еще разгуливать, если не над сопками, поверх тайги?
Случается, ветер капризничает, не хочет угомониться, и вертолет, израсходовав на неудачные подлеты-отлеты драгоценные минуты, приземляется для заправки.
Монтажники ждут, когда ветерок стихнет и вертолетчик осмелится снова поднять долгожданную секцию.