Охота на «Троянского коня»
Шрифт:
– Может быть! Может быть, – неопределенно промолвил тот. – Я постараюсь сегодня же навести справки в прифронтовых жандармских управлениях. А вы, Евгений Аристархович, проверьте по своим армейским каналам.
– Это вы верно посоветовали, – обрадовался Баташов. – Ведь он, может такое быть, попал к нам без сознания от истощения или, чего хуже, от ран, и лежит где-нибудь в госпитале или санитарном отряде… Спасибо вам, прапорщик. Вы подарили мне надежду, – искренне промолвил генерал, – скажу откровенно, вы мне сразу чем-то понравились. Если вы не против, то, когда будут соблюдены все формальности, милости прошу ко мне. Такие, как вы, люди нам нужны.
– Благодарю за доверие, ваше превосходительство. Я подумаю
– Не принимайте скоропалительных решений. Я тоже не сразу согласился служить в генерал-квартирмейстерской службе. Когда известный в военных кругах генерал, соратник Скобелева, предложил мне после окончания Академии Генерального штаба работать в разведке, я сначала категорически отказался. И тогда этот мудрый человек сказал мне простые, но берущие за душу слова: «Помните, штабс-капитан: долг каждого солдата – жертвовать ради Отечества самым дорогим, что у него есть, то есть собственной жизнью. Однако поставить на кон свою честь иногда бывает потруднее, чем умереть. Идите, и чтобы завтра ваш рапорт о переводе в генерал-квартирмейстерскую службу был у меня на столе!» Подумайте над этими словами истинного российского патриота. Если решитесь, то я приму вас с распростертыми объятиями.
Официально оформив передачу задержанного прапорщика из-под жандармской опеки в военную контрразведку, Баташов, сначала переодел его в новенькую, со склада форму, которую предварительно захватил с собой, ориентируясь на описание, данное ему жандармским полковником. После этого они побывали в цирюльне, где офицер был приведен услужливым евреем в божеский вид. Только после этого он доставил прапорщика в разведочное отделение, поручив заботам ротмистра Телегина, который отвечал в контрразведке за работу с офицерами, освобожденными из вражеского плена и совершившими побег. Таковых было немного, и потому ротмистр за неимением подмены стал вечным дежурным. Поручение генерала несказанно обрадовало контрразведчика, который, соскучившись по реальному делу, резво взялся за несчастного прапорщика, мордуя его повторными допросами, всячески пытаясь загнать в угол неожиданными вопросами, так, как он это делал, еще работая в охранке и занимаясь различного рода революционерами и боевиками. Но, к его вящему удивлению, прапорщик был лаконичен и достаточно точен в своих показаниях, а неожиданные вопросы вызывали на его сосредоточенном лице лишь многозначительные улыбки: мол, знаю, чем вы тут занимаетесь, меня никакими вопросами в тупик не поставишь.
Определенно решив, в случае согласия, взять к себе прапорщика, Баташов, по раз и навсегда заведенной традиции «доверяй, но проверяй», попросил капитана Воеводина поприсутствовать на очередном допросе, который решил провести ротмистр Телегин в надежде наконец-то «расколоть» молодого офицера, которого он изначально подозревал во всех смертных грехах.
И только после авторитетного заявления капитана о том, что прапорщик искренен в своих ответах и что за время своего путешествия по тылам австрийской армии успел многое там увидеть и запомнить, Баташов распорядился следствие закончить и соответствующим образом оформить героические похождения прапорщика.
– Некоторые его наблюдения мне удалось сличить с данными разведки, – радостно доложил Воеводин через день после окончания расследования, – и знаете, Евгений Евграфович, почти все сходится один в один.
– А ты что, сомневался в правдивости показаний прапорщика?
– Откровенно говоря, было немного. Ротмистр Телегин мне столько про шпионские уловки наговорил, что я до сего момента не был полностью уверен и потому решил сличить показания прапорщика с данными разведки. Только в одном он, возможно, ошибается…
– В чем? – насторожился Баташов.
– Прапорщик докладывал, что в районе Торна он наблюдал огромное скопление немецких войск, и потому решил перейти линию фронта в более спокойном месте, в районе городка Калиш. А по имеющимся у нас данным, в районе Торна стоит всего-навсего ландверская бригада, усиленная артиллерийской батареей, в то время, как у Калиша противник сосредоточил целую пехотную дивизию…
– Это устаревшие данные, – прервал капитана Баташов. – Накануне я получил достоверные сведения о том, что на правом фланге нашего фронта сосредотачивается целая германская армия, в то время как в центре и на левом фланге сконцентрированы ландвер и австро-венгерская армия…
– Значит, прапорщик был прав, говоря о переброске немецких войск в район Торна. Это говорит о том, что противник не догадывается о наших намерениях, – сделал скоропалительный вывод капитан, глядя на карту, разложенную на столе.
– А, по-моему, здесь напрашивается другой вывод, – сказал генерал, многозначительно взглянув на Воеводина. – Если наступление пойдет по намеченному плану, то наши армии могут оказаться в мешке. Вот смотрите… – Баташов взял костяной нож для вскрытия пакетов, вырезанный из цельного моржового клыка, и провел им по контуру красной стрелы, направленной на Бреславль, а затем резко провел клыком линию из Торна в тыл второй армии, словно вонзая в спину нож. – Вот так будет действовать командующий 9-й германской армией генерал Макензен, – уверенно сказал он. – Этот пруссак в районе Мазурских озер уже показал нам, на что способен. Как вы знаете, тогда армию Ранненкампфа чуть была не постигла участь армии Самсонова… По-моему разумению, необходимо остановить наступление на Бреславль и перебросить часть войск для усиления правого фланга второй армии, – после небольшой паузы задумчиво промолвил Баташов, склонившись над картой.
– Но зачем терять время для переброски войск с левого фланга на правый, ведь туда направляется шестой Сибирский корпус, да и первая армия в случае чего на подмогу придет, – задорно провозгласил Воеводин и, по-наполеоновски засунув руку за обшлаг мундира, победоносно взглянул на генерала.
– На Ранненкампфа надежды мало, – сухо сказал Баташов, – он до сих пор не может отойти от поражения и теперь будет действовать еще осторожней, чем прежде.
– Да-а, – стушевался Воеводин, – вы, Евгений Евграфович, как всегда правы! Но почему командующий фронтом, зная обо всем этом, не остановит наступление?
– Удар по противнику планировала Ставка, и Данилов не собирается менять свой стратегический замысел.
– Но при чем здесь генерал-квартирмейстер Данилов? – удивился Воеводин. – Ведь решение, насколько я понимаю, принимает Верховный главнокомандующий, или начальник штаба, наконец…
– О-о, Иван Константинович, – покачал головой генерал, – ты еще многого не знаешь. В жизни, как известно, чаще всего королем управляет свита. Иные пажи, поддерживающие платье короля, держат и бразды правления. Вот так-то, капитан… Мотай себе на ус. Завтра я вместе с Бонч-Бруевичем и Рузским направляемся в Ставку, чтобы убедить Верховного хотя бы частично изменить план наступления и позволить Северо-Западному фронту нанести упреждающий удар в районе Торна. Но я не уверен в том, что нам это удастся…
– Но почему же? – самоуверенно произнес Воеводин. – Ведь генерал Рузский провел столько победоносных кампаний, что Главнокомандующий обязательно прислушается к его мнению…
– Твои бы слова да Богу в уши, – скептически взглянул на капитана Баташов. – В последнее время генерал Рузский сильно изменился, стал человеком осторожным и практическим. Будь я герольдмейстером, то начертал бы на его нынешнем гербе девиз: «Obnoxio fata implicat, et contumax, traxerunt».
– Откровенно говоря, я не силен в латыни, – смущенно признался Воеводин.