Охота на ведьм. Все тайны Средневековья
Шрифт:
Будучи человеком простым, поначалу Мартин Лютер не собирался создавать свою церковь, как это случилось позднее. Свои тезисы он разослал друзьям и вышестоящим чинам, чтобы вызвать их на дискуссию. И пока церковники на это не реагировали, сам Лютер успел обзавестись поклонниками среди мирян. И их число по мере обострения конфликта только росло. Среди прочих взглядов Лютера миряне переняли и его отношение к ведьмам. Лютеранство распространилось как раз на территории Германии – наихудшего для чародеек места.
Такой размах охоты на ведьм в лютеранском мире (прежде всего в Германии) – явление вполне объяснимое. Прежде всего, важен авторитет Лютера и влияние его взглядов на всех сторонников Реформации – кальвинистов, анабаптистов, цвинглиан и многих других. Более того, ведьм часто обнаруживали и среди богатых горожанок, и даже
Хуже всего то, что на немецких землях по окончании крестьянской войны, вызванной протестом Лютера, после разрушения главного сдерживающего института – немецкой католической Церкви, после «народной» Реформации, зачастую заключавшейся в убийствах католиков-дворян, – в крестьянской среде возник «вакуум веры». Крестьяне рассуждали приблизительно так: «Католиков мы выгнали, а Лютер нас не защитил и во время войны выступил против нас. Что же делать?» Они не стали заново открывать Библию в духе реформаторов-протестантов, но и возвратиться в лоно католичества уже не могли. Вот народ и обратился к своим давним верованиям. Это были и пережитки языческих обрядов и традиций, в некоторой степени – простые христианские нормы и обряды. Все это вместе дало интересный результат – герои народных легенд облачились в личины демонов, о которых рассказывали в церкви. В итоге появилось огромное количество простых крестьян – чаще всего женщин, ибо именно они хранили домашнюю обрядовость, – которые были готовы следовать ведовскому пути. Девушки выходили замуж совсем молодыми и почти не выезжали за пределы родной деревни. Мужчины больше путешествовали, контактировали с властью и именно потому были более привязаны к общепринятой на официальном уровне христианской этике. Женщинам же оставалось довольствоваться малопонятными церковными проповедями и старыми бабушкиными легендами о женщине – проводнике между миром живых, обиталищем людей, и миром мертвых, наводненным демонами и духами. Иначе говоря, «ведьм стало много». И ведьмы вместе с еретиками, евреями, алхимиками и учеными оказались между молотом и наковальней – между церковниками, желавшими истребить все бесовское, и мирянами, обозленными войной и лишенными моральных ориентиров. И это касается не только Германии.
Практически всем известна история Джордано Бруно, сожженного на костре инквизиции 17 февраля 1600 года на Кампо деи Фиори в Риме. Но погибнуть он мог намного раньше. Ведь за двадцать лет до этого Бруно угораздило попасть в Женеву, где всю власть получил протестантский проповедник Жан Кальвин. Женева тогда считалась чем-то вроде «протестантского Рима», центром новой религии и теологии. Тем не менее в Женевской академии Бруно поразила неграмотность многих преподавателей, а более всего – профессора философии де Ла Фея, считавшегося гордостью всей академии. Бруно написал небольшую книжку, скорее даже полемический трактат, где жестко критиковал целый ряд выдвинутых этим профессором тезисов, доказывая, что только в одной из первых прочитанных при Бруно лекций тот допустил не менее 20 грубейших философских ошибок. В августе 1579 года сочинение вышло из печати, и его автора сразу же арестовали. Он долго и красноречиво пытался отстаивать свои убеждения, требуя открытой и честной дискуссии. И когда Бруно одумался и понял, что дела его плохи, а в Женеве горят костры с еретиками, было уже поздно. Бедного Джордано не сожгли, но на две недели отлучили от Церкви. Его поставили у позорного столба в железном ошейнике, босым, полуголым, на коленях, чтобы любой житель «просвещенного протестантского города» мог над ним издеваться. После этого его заставили извиниться и поблагодарить местные власти за хороший урок. На всю жизнь он усвоил неприязнь к «реформаторам». Есть свидетельства, что едва только о них заходила речь, когда кто-то пытался лестно или нейтрально отозваться о них, Бруно вспоминал те события и его охватывала справедливая ярость. Да, не от рук кальвинистов суждено было ему погибнуть двадцать лет спустя. Но в данном вопросе протестанты и католики мало чем отличались друг от друга.
Кальвину удалось изгнать из Женевы всякую оппозицию, и с 1540 по 1564 годы он единолично властвовал в городе. С 1541 года его начинают называть не иначе как «женевский папа»; он стал главным религиозным диктатором, превзойдя в этом римских пап. Кальвин был таким же формалистом, как и Лютер, однако считал, что «блаженны нищие», а потому пытался остановить обогащение горожан. Он точно знал, что бедняки покорны его воле, а значит, и воле того, кто говорит его, Кальвина, устами – воле Божьей.
За каждым жителем Женевы следили доносчики и секретные службы. Кальвин под страхом самых разных наказаний запрещал петь светские песни, танцевать, есть скоромную пищу на протяжении почти всего года; запрещалось также употреблять спиртное не в праздничные дни, да и в праздники позволялось разве что слегка выпивать. Наибольшее возмущение вызывал его уж совсем абсурдный запрет на светлую, яркую одежду. Смех тоже был ограничен – смеяться разрешалось только дома, да и то негромко. Огромные штрафы налагались на тех, кто пропускал посещения церкви. А ересь, в данном случае сомнение в той или иной трактовке христианства по Кальвину, каралась смертью на костре. Костры инквизиции Кальвину казались слишком мягким наказанием, далеким от ужасов ада. Агония еретика на них длилась не более часа. Кальвин в то время диктовал моду на казни, в частности на «медленные костры» – то есть костры из сырых поленьев. И эта идея распространилась и в католическом мире, и в православном.
Да и суды обрели ту жестокость, которой отличались все остальные этапы следствия. Пытка применялась при любом допросе – обвиняемого пытали до тех пор, пока он не признавал обвинение, а истины никто и не стремился дознаться. И делалось это без всякого регламента: пытку дозволялось применять так часто и долго, сколько потребуется. Дети свидетельствовали против родителей, а порой и наоборот; близкие родственники оговаривали друг друга. Иногда одного только подозрения кого-либо из приспешников Кальвина хватало сначала для ареста, а потом и для приговора.
Да, Кальвин не уставал мучить еретиков. Женева была городом хоть и богатым, но небольшим, в нем при Кальвине жило – или, скорее, выживало – не более 13 000 человек, каждого из которых коснулись репрессии.
В первые годы правления Кальвин расправлялся в основном с еретиками (правда, ведьмы часто попадали в ряды еретиков по воле судей), но когда с ними было покончено, «женевский папа» вспомнил о прочитанном давным-давно «Молоте ведьм». Только в 1545 году более двадцати ведьм сожгли на костре по обвинению в колдовстве, распространении болезней, неурожая и всего богомерзкого (если таковое находилось в насквозь пропитанном жесточайшим морализаторством городе). А в следующем 1546 году за неимением ведьм был осужден целый ряд представителей высших слоев, «сливок общества», то есть генеральный капитан и первый синдик, а также их приближенные и жены. Кальвинистский суд обвинил их в «участии в танцах», которые приспешники Кальвина рассматривали как ритуал вызова сатаны. Дело, правда, ограничилось суровым внушением и публичным покаянием. Но для нескольких женщин этот случай затем обернулся трагедией – он стал одним из доказательств причастности к колдовству, что в итоге привело к их сожжению.
Нечто похожее происходило и у протестантов других деноминаций, например у цвинглиан. Ульрих Цвингли проповедовал в Цюрихе, подражая Кальвину в стремлении к господству. Однако ему давали отпор и светские власти, и родоначальник анабаптизма Конрад Гребель. И каждый раз, когда ему это удавалось, Цвингли устраивал жестокие репрессии. Именно в ведовстве он обвинял анабаптистов или же мирские власти. Тут прослеживалась своя логика: на мужчин посягать было сложнее, и страдали жены его несчастных противников. На них вымещали злобу, а мужей заставляли за это еще и каяться.
Колесо Реформации катилось по Европе вместе с голодом, эпидемиями и войной, стремясь задавить человечество и человечность. Люди перестали доверять друг другу. В атмосфере ужаса происходила атомизация общества, человек становился изолированным индивидом, без корней и связей. Он отдалялся от семьи, коллег и даже единоверцев, погружаясь в одиночество. Такие люди-атомы станут первыми полноценными представителями буржуазии, основой демократии, которая и может существовать только в социуме равных в правах атомов.