Охота на волков

Аладышев Егор

Но над водой было чуть прохладнее и дышалось легче. С глубокой ночи капитан госбезопасности Юрьин слонялся по порту, продымленному горящим древесным углём и прокопченному дизельной гарью траулеров и рыбацких катеров, наполненному жужжанием кранов и грохотом грузовых контейнеров. Он ждал, когда найдётся транспорт в нужном ему направлении. Затем была высадка в Мурмашах, где река преграждалась дамбой, и вновь ожидание. Только под утро Юрьину и трём его бойцам повезло покинуть деревянные причалы Мурмашей и продолжить свой путь. Теперь же он искренне радовался в душе, что оставил осточертевший ему за последние месяцы своей изнуряющей

предкомандировочной подготовкой Мурманск. Укрывшись в тени ходовой рубки, капитан Юрьин впервые за сутки ощутил лёгкость, о какой уже и не мечтал. Странный, давно забытый вкус свободы наполнял его. Теперь он был сам себе хозяин, к чему совершенно не привык в плену множественных кабинетов Управления госбезопасности по Мурманской области. Встречный ветерок приятно гладил, покрытое маслянистой плёнкой пота, лицо и обдувал, просоленную насквозь, форму. Повесив фуражку возле себя на невысокий битенг и сложив руки на релинг, Юрьин жадно дышал чистым, прохладным, речным воздухом.

Со стороны могло показаться, что этому ширококостному, не много полноватому человеку с редкими, тонкими волосами над широким, морщинистым лбом уже подвалило под сорок. На самом же деле ему было всего тридцать три. Юрьин не был высок, чуть выше среднего роста. Но внушительная широта плеч, крупные кулаки и суровость лица с лихвой компенсировали это в глазах более высокорослых мужиков. Он был из того типа деревенских парней, которые пережили болезни и голод в младенчестве благодаря своему природному, могучему здоровью и, возмужав, так окрепли, будто с ранних лет питались сытно, на убой. Густые, взъерошенные брови над холодными, голубыми глазами, тонкие губы под острым, слегка вздёрнутым носом придавали его лицу каменную холодность даже в те минуты, когда он думал о чём-то лирическом, волнующем душу. Но стоило Юрьину улыбнуться, глаза его наполнялись лукавством, горели хитрым задором, и он начинал излучать такое мощное обаяние, что от прежней суровости не оставалось и следа.

Баржа, на которой Юрьину удалось выхлопотать место для себя и трёх его бойцов, шла порожней за древесиной к истоку Туломы, к сёлам Падуны и Сигов Ручей, куда он и держал свой путь. Мимо неспешно проплывали низкие сопки, поросшие густым, преимущественно хвойным, лесом. Вдали, сквозь синеватую дымку проглядывались отдельные, более величественные горы. Временами лес на берегах редел, и за ним открывались непроходимые топи, поросшие жухлой, иссохшей под солнцем травой, покрытые то жёлтым, то белым ягелем, полянки. Множество бурлящих среди камней широких и тонких речек то и дело вклинивались в общий, размеренный, не торопливый поток глубокой, судоходной реки Туломы.

Людей на барже собралось не много. Несколько пожилых мужчин в изношенной, рабочей одежде да пара молодых женщин с полными сумками. Среди пассажиров особенно выделялся молоденький младший лейтенант с красной нашивкой за тяжёлое ранение на новенькой, только что выданной со склада, форме и в пограничной фуражке. Тот так же стоял, склонившись над релингом, чуть поодаль от капитана. По всему было видно, что он чувствует на себе любопытный взгляд, но синяя тулья фуражки Юрьина, видимо, отпугивала его, и лейтенант отводил глаза куда угодно, лишь бы не встретиться ими с глазами капитана госбезопасности.

Младший лейтенант был ростом с Юрьина, но юношеская худоба зрительно вытягивала его. Симпатичное, совсем юное лицо сияло загорелой, не тронутой морщинами и подростковыми прыщами, кожей. Отчетливые, угловатые скулы и чуть впалые щеки не знали ещё щетины и были гладкие, как у ребёнка. Особенно броско горели на его лице необыкновенно яркие, бирюзовые глаза. Они привлекали внимание пассажиров редкостью своего цвета и застенчивой мягкостью взгляда. Этот юноша определённо нравился девушкам, хотя в силу возраста мог об этом даже и не догадываться.

Юрьин сам подошёл к попутчику и завёл с ним разговор. Младший лейтенант отнёсся к инициативе капитана госбезопасности с настороженностью, говорил мало, сухо, казённым голосом, как на докладе.

– Младший лейтенант Ларионов! – представился он, пожимая широкую, горячую и влажную от пота ладонь Юрьина.

– А звать-то как? – приветливо улыбаясь, спросил капитан.

– Савелий!

– В Падуны или в Сигов Ручей?

– Мне дальше, в штаб 82 погранполка! – четко отрапортовал Савелий.

– Служишь там?

– Распределён после училища, – лейтенант продолжал хранить казённую сухость тона и серьёзность лица.

– Я то и смотрю – форма только со склада у тебя! – ещё ярче загорелся улыбкой Юрьин и, чуть погодя, спросил, кивнув головой на красную нашивку: – А воевал где?

– На юго-западном, который потом сталинградским стал, весной того года, потом ранение, госпиталь, училище.

Прошлой осенью на сталинградском фронте безвести пропал младший брат Юрьина. Но спрашивать, не доводилось ли лейтенанту его встречать, капитан не стал – посчитал, что таких совпадений не бывает.

– Один из семьи на фронте? – спросил Юрьин, в очередной раз обтирая мокрый от пота лоб рукавом гимнастёрки.

– Один. Отец уже стар для этого дела. Старший брат по здоровью не прошел, инвалид он с детства, а младшим ещё годов мало. Братьев нас четверо, да и пять сестёр ещё! – не без удовольствия рапортовал Ларионов.

– Нас у мамки с батькой тоже четверо сынов было. Сестёр нет, правда. Все четверо на фронт и ушли. Один погиб, второй пропал безвести. – задумчиво проговорил капитан, отпустив с лица улыбку.

Ларионов потупил взор, опустил глаза вниз. Складывалось ощущение, что ему неловко за то, что словами своими напомнил капитану о погибших братьях. Но он, воевавший во всей своей семье один, видимо, и предположить не мог, что Юрьин давно свыкся с этим обстоятельством. Как любое земное создание свыкается со всяким земным делом.

– Вы извините меня, товарищ капитан госбезопасности! Пойду я? – вдруг пробурчал хмуро Савелий.

– За что? – смутился Юрьин.

– Неловко мне, что про братьев ваших напомнил…

Капитан рассмеялся, да так от души, будто ему рассказали какой-нибудь занимательный анекдот.

– Да брось, лейтенант! – сквозь смех проговорил Юрьин. – Ты-то при чем? Война идёт, понимаешь! Оно и понятное дело! Столько народа мрёт!

Капитан отсмеялся, снова протёр широкий, блестящий от пота лоб и добавил спокойно и нравоучительно:

– Война, брат, война! Ни куда от смертей не деться. Это, понимаешь, принять надо. Теперь подобные вещи, так сказать, – норма. Если вчера ты спокойно мог говорить о том, что твой брат, сват, отец устроился на работу или, скажем, в отпуск съездил, то теперь время так же спокойно говорить: ушёл на фронт, пропал без вести, погиб. Такие дела, понимаешь!