Охота на волков

Аладышев Егор

– Не ходи ни куда, Васенька! – вдруг проронила она совсем тонким, жалобным голоском.

Ещё больнее зажгло в груди у Егорова, ещё тяжелее навалился на душу груз, и дышать стало совсем не выносимо.

– Как же не пойти, Настенька? – тихо проговорил он, тяжело дыша.

– Не иди и всё! – продолжала Анастасия рвать своим просящим тоном душу Егорову. – Ты же отвоевал своё! Ну зачем опять туда соваться? Не прикажут же тебе более! Тебе они не указ!

Она говорила правильные вещи. Те, что полностью повторяли мысли самого Егорова. Но не думала, а может, не хотела говорить, о другой стороне всей этой ситуации. Той стороне,

что могла открыться всей их семье в случае отказа.

– Не они прикажут, так другие! Не маленькая уже, поди, должна понимать! – тихо прошептал Егоров, как можно спокойнее и мягче.

Анастасия вдруг резко вскинула вверх свои длинные ресницы и обвела мужа сонным и, в то же время, сосредоточенным взглядом. Егоров взглянул украдкой в ответ и вновь перевёл взгляд в окно.

– Глупенький, ну как ты нас оставишь? – продолжала жалобиться она. – Меня, дочек наших? Да и кто прикажет? Кто? Председателю от тебя план нужен, а на это дело он кого похуже отправит!

– Может и так, как знать? – задумчиво протянул Егоров.

Настя едва слышно вздохнула, будто желая что-то сказать, но промолчала.

– Пойду, подымлю, – сказал Егоров, откинув в сторону край одеяла.

Настя лишь кивнула в ответ и отвернулась к стене.

Егоров, осторожно ступая по скрипучим половицам, чтоб не потревожить сон дочери, прошел на веранду. Обув на ноги калоши, накинув на плечи телогрейку, что висела на вешалке при входе, он забрал со стола жестяную банку с махоркой и бумагой, взял коробок спичек и вышел на улицу. Чуть постояв с задумчивым видом в открытой двери, Егоров присел на нижнюю ступеньку лестницы.

Не то, чтобы он так сильно хотел курить, вовсе нет. Это был лишь повод покинуть постель. Ему было нелегко продолжать разговор с женой. «Баба – есть баба! Что ей объяснишь? – думал Егоров. – С неё спроса никакого, а мне как быть?». Врать жене, что твёрдо решил отказаться, он не хотел. А причитания и уговоры супруги, пропитанные насквозь её сильной любовью и заботой о нём, доставляли Егорову боль.

На улице посвежело. Звенящая тишина осталась в доме. Воздух сделался плотным и звуки в нём разносились на многие вёрсты. Водопад Падун, под которым брала своё начало река Тулома, монотонно шелестел, будто бы совсем неподалёку, хотя с берега невозможно было разглядеть его вспененные воды. Больше не слышалось ни чего, – ни лая цепных собак то на прохожих, то просто от безделья, ни рёва моторов, ни беспокойного разноголосья домашнего скота, ни стука плотницких молотков, ни пения птиц. Всё стихло, уснуло.

Егоров закурил, кутаясь в телогрейку. Он внимательно осмотрел бледно-голубой купол неба и едва розоватый горизонт, под которым ненадолго притаилось солнце, заключив, что новый день тоже будет жарким.

Совсем крохотная птичка, облюбовав один из столбов забора, что-то выплясывала на нём из стороны в сторону. Названия этой малявки Егоров не знал, так как она ни как не попадала под определение «промысловая».

– Тебе-то чего не спится? – выдохнув себе под ноги густой табачный дым, тихо спросил Егоров. – Все уж спят давно. Тебя-то, что гложет?

А птичка продолжала скакать на своих тонких, почти прозрачных ножках по ровному срезу столба, иногда замирая на несколько секунд и вновь продолжая свой танец. Она и представить себе не могла, что столб этот вкопан некогда человеком, и вкопан не для неё. У неё была своя жизнь, далёкая от людской, от всего этого человеческого быта. И вся мирская возня вокруг являлась ей не более чем декорацией, как бесконечный космос с его планетами, звёздами, галактиками, вспышками солнца, сплющиваниями и растяжениями материй для человека. И Егоров вдруг ощутил щемящее сердце чувство зависти к этой крохе. «Какие у тебя заботы? – горько усмехнулся он. – Найти, чего поесть, да где поспать. Мне б так! Лучше и не бывает!».

5

По прибытию в Восмус Егоров сразу же был вызван к председателю. Его богатый трофей пришли выгружать местные работяги, с ними остался и Колька Смирнов, который, на счастье Егорова, вышел из запоя и согласился помочь товарищу доставить в колхоз добытого лося.

Егоров не пошел с утра к капитану госбезопасности. Поступок был дерзким, но охотник припас надёжную отговорку – острая необходимость как можно скорее доставить крупную добычу в колхоз, пока мясо не протухло. Душу грела хлипкая надежда, что Юрьин всё же махнёт рукой на ершистого охотника и найдёт другого проводника. Но вызов председателя не предвещал Егорову ни чего хорошего. С камнем на сердце шел Егоров к нему, предвкушая не простой, напряженный разговор.

Одноэтажное, бревенчатое здание конторы было возведено несколько лет назад и хранило ещё древесный запах, а меж новых брёвен выглядывала не пожухлая пакля. Внутри почти всё убранство было новым – новые столы, новые стулья, новые шкафы, свежие белые занавески, даже портреты вождей блестели глянцем свежих рамок.

– О, здравствуй, Василий Михайлович! – приветствовал Егорова радушной улыбкой председатель.

Мужик он был не самый скверный, не без хитрости, но без подлости. Немного трусоват и болтлив, но при партийной работе по-другому ни как. Всё старался делать с опережением, от чего часто нагружал людей лишней работой. «Зазорщик» – так промеж себя кратко характеризовали его колхозники. Но для Егорова это не имело никакого значения. Ему лично было важно то, что между ними сложились вполне хорошие, доброжелательные отношения. Такие, которые могут быть у ответственного работяги с, довольно мягким, начальником. В них не было подхалимства, но и панибратство отсутствовало. Встречались они с глазу на глаз крайне редко и только по вопросам работы.

– Представь себе, Василий Михайлович! С самого утра звонят мне, значит, товарищи… – встав из-за полированного письменного стола, с ходу начал председатель, и протянул мягкую, пухлую ладонь Егорову. – Не хотит, говорят, товарищ Егоров долг свой гражданский исполнить, Родине помочь в трудную минуту!

Егоров осторожно пожал руку председателю. Он выглядел спокойным и с виду будто не понимал, о чём тот говорит. Председатель пристально посмотрел на Егорова своими маленькими хитрыми глазками и медленно прошел к окну, заложив руки за спину.

– Я и говорю, значит – товарищ Егоров долг свой Родине гражданский и так отдаёт денно и ношно! – продолжил председатель, глядя в окно. – Фронтовик, передовик, ударник! Нам без него никак, он у нас завсегда впереди! А они, значит, насели – нет, мол, он только и нужен!

Говорить председатель умел. Хорошо умел. Порой, упиваясь собственным словоблудием, он часами мог выступать перед колхозниками. И выражение лица, наполненное пламенной страстью, с которой он говорил в тот момент, и размашистые жесты коротких и толстых рук напомнили Егорову речи председателя на этих собраниях.